— Неужели с самой Москвы с нами ехали? — тихонько ахнула Галочка.

— Кто знает? — пожал плечами Морской. — Все хотят в Харьков. Сейчас тут почти как до 34 года — собрались все: и украинское правительство полным составом, и вообще могучие умы республики. И перья: Толстой, Рыльский, Панч, Смолич — все тут. Скучать точно не придется! Я кабы направление на работу не имел, может, тоже на крышу вагона полез бы. Тебя бы тогда, правда, взять с собой не рискнул…

— Встретились бы уже в Харькове, — обиженно надув губы, заявила Галина. — Столкнулись бы лбами на перроне, когда вот так, как они сейчас, тайком с крыши прыгали.

Морской расхохотался. На самом деле у Галочки личных поводов стремиться в Харьков было ничуть не меньше, чем у мужа: и дедушка, и друзья, и желание пригодиться родному городу. Так что «не взять ее с собой» Морской, конечно, не мог. Потому и добился, чтобы вызов на срочную работу в Харьков московские товарищи адресовали и ему, и его верной помощнице. Да по совместительству супруге — Галочка ушла из театра еще в самом начале войны и, переквалифицировавшись из балерины в редакционного сотрудника, успела доказать свою профпригодность. Так что и при получении талона на эвакуацию, и при трудоустройстве в андижанское «Сталинское знамя», и сейчас, при направлении в Харьков, Морской считал себя в праве отстаивать необходимость совместных перемещений. Обычно, конечно, мужчина-специалист приезжал на новое место назначения один и уж потом, обустроившись, забирал семью, даже если супруга работала в той же, что и супруг, отрасли. Но Галочке было всего 24 года, она совсем не знала жизни, была моложе мужа на двадцать лет, на двадцать лет наивнее и неопытнее, а времена стояли трудные и непредсказуемые, поэтому оставлять ее одну Морскому было очень страшно. Впрочем, у жены на этот счет было другое мнение. Когда андижанские знакомые, услышав, куда она едет, в один голос принялись уговаривать остаться, сетуя на сложности жизни в прифронтовых городах, Галочка печально вздыхала, томно закатывала глаза и говорила, мол, «все понимаю, но деваться некуда, вы же знаете Морского — он ни в чем, кроме своей работы, не разбирается, он без меня пропадет». Так и уехала героиней, вынужденной рисковать жизнью ради заботы о муже.

— Этого… Этого просто не может быть, — между тем шептала Галочка, оглядываясь по сторонам и вздрагивая при виде каждого нового разрушения.

Морской тоже оглядывался с ужасом. Покровительственно обняв жену за плечи, он поискал нужные слова, но сказать ничего утешительного так и не смог. Еще несколько часов назад в поезде за чаем он с улыбкой втолковывал попутчикам, что все наверняка не так страшно. Что Алексей Толстой на то и великий литератор, чтобы производить своими словами неизгладимое впечатление, и его нашумевшее «Я видел Харьков. Таким был, наверное, Рим, когда в пятом веке через него прокатились орды германских варваров», разумеется, написано больше для красного словца. Говорил Морской также, что называть город «огромным кладбищем» со стороны Толстого неэтично, потому что именно сейчас в Харькове собрались лучшие люди, и там наверняка наблюдается настоящий подъем.

Теперь же, увидев масштаб катастрофы собственными глазами, Морской растерял не только все свое воодушевление, но и умение прикидываться оптимистом. Он пришибленно молчал, потому что горевать по любимому Городу вслух было неконструктивно, а не испытывать боль — невозможно.

— Тут долго простоим, — сообщил извозчик у ближайшего моста. — Да и рисковать неохота. Там точно все рухнет в самый неподходящий момент. Лучше попетляем, но через нормальный мост переправимся.

Морской привстал, желая посмотреть, отчего образовался такой затор на дороге. Харьковский мост был разломан прямо посредине. Концы капитальной конструкции упирались в дно реки, образуя крутые горки, соединенные балками и деревянным настилом. Проезжать по этому настилу приходилось медленно и по одному, отчего пропускная способность дороги, конечно, страдала.

— Медвежья услуга городу от особо расторопных горожан, — недовольно прокомментировал извозчик. — Нагородили халабуд, которые чудом держатся, а начальство там, наверху, и радо. Раз держится, значит, с ремонтом можно обождать. Вот теперь мучаемся.

Решив ехать до следующего моста, сделали крюк, плутая по переулкам в глубине района. Одноэтажные домишки, покосившиеся больше от времени, чем от войны, оказались единственным надежным звеном — все ключевые здания, возвышавшиеся над землей хотя бы метров на пять, пугали пустыми глазницами выбитых окон и безжизненными внутренностями в местах прямого попадания снарядов.

— Эту часть города хорошо потрепало, — вздохнул извозчик, понимая, о чем думают пассажиры. — Центр-то 23 августа освободили, отчитались-отметились, а тут еще продолжались бои, будь они неладны! Зато Рыбный мост, — он уверенно ткнул рукой вперед, хотя никакого моста пока еще видно не было, — починили. Тут ничего не скажу. Я человек строгий, но справедливый. За Рыбный мост, конечно, начальничкам нашим пламенные благодарности. Многое могут, когда захотят. Хотят, правда, мало.

Галочка красноречиво вскинула брови, но Морской уже и сам отметил, что говорливый новый знакомый разительно отличается от ожидаемого образа благодарного освобожденного харьковчанина.

— Проедем по Кооперативной, там не так рыхло, лошадь у меня, чай, не железная, — постановил извозчик тем временем.

— По улице Лаврентия Берии, вы хотите сказать? — нарочито холодно поинтересовалась Галочка.

— Черт ее знает, как она теперь называется, — раздалось в ответ. — Вроде и улицей Гитлера недавно назвать пытались. Я вообще ее как Рыбную помню. А дед мой иначе как Сенной и не звал. Мы тут испокон веков на Подоле живем, а как что звать, уже не понимаем. Ишь, придумали — то Берии, то Гитлера! Они постреляли друг друга, названия поменяли, а нам запоминай. Тьфу!

Морской смотрел на собеседника с интересом, разрываясь между пониманием, что в подобные разговоры — по крайней мере в первые минуты пребывания в городе — лучше не вступать и желанием порасспрашивать. О старом Подоле, например, — вдруг дед извозчика рассказывал о чем-то таком, чего интересующийся историей города Морской еще не раскопал. Или вообще о судьбе семьи. Кроме того, можно было провести вразумляющую беседу — извозчик казался совсем не глупым и не потерянным для общества, а обиды на «начальничков» могли быть вызваны каким-то недоразумением.

Морской уже набрал воздуха, чтобы начать говорить, но вместо слов издал возмущенный стон, потому что Галочка предостерегающе впилась мужу в руку. И откуда только когти такие взяла? Вроде ж следит за собой, маникюр регулярно делает, обрезает все по современной моде, аккуратно, нелепых белых полосок не оставляет…

Неодобрительно покачав головой, Морской смирился. Вообще-то жена была права, в провокационные разговоры лезть не стоило. Хотя методы Галочкиного влияния, конечно, стоит подкорректировать. Но это можно