увидел в глазах Кайдена, диспетчеров, инженеров-космотехников отражение себя самого: ошеломление, пустоту, призрак горя, что через пару мгновений захлестнет все их души и сердца целиком на долгие годы.

Как он вглядывался потом до рези под веками, до застилающей взгляд пелены в случайную точку на чертеже, что стала точкой в жизни Лилии, пока крохотный след на бумаге не стал расплывчатым огромным пятном – и только тогда понял, что это слезы. Дурак был, смахнул их, закаменел – мужчины не плачут, военные – тем более.

Как ему хотелось потом заплакать еще раз! Но он не смог.

Даже на похоронах, кидая горсть земли в крышку гроба и слушая, как комья бессильно скатываются по ней вниз, глухо обозначая звонкую пустоту. Его Лилии там не было.

Даже когда подал прошение об отставке, готовый к длинной беседе и объяснению причин – но командир ничего не стал спрашивать. Иван остался ему бесконечно благодарен.

И даже когда ровным голосом рассказывал следователю о том, что видел и слышал за те злополучные шесть минут, хотя внутри все рвалось на части от безысходной тоски.

Лишь единожды голос дрогнул – когда он после этого разговора забирал единственную уцелевшую вещь. Брелок из интерметаллида серебра и титана, тонкую круглую пластину с рельефной гравировкой: схематичное изображение атома с бегающими вокруг него электронами, и шестеренки вокруг его ядра. Права была Лилия. Будь прогнозник прежним, проверенным, ничего бы не случилось. Да что теперь сделаешь…

Иван не успокоился, пока не слетал на Третий сам – посмотреть на тысячи лун нового мира, на луны и мир, которых Лилия так и не увидела.

Вернувшись, он проверил, чтобы все ключевые узлы предполетной подготовки, программное обеспечение Центра управления полетами и прогнозных нейросетей проектировал и проверял «Заслон». И ушел преподавать, одномоментно обрубив все, что связывало его с резонансной космонавтикой. Все рабочие связи, всех друзей. Запретил себя упоминать в учебниках и статьях, постарался удалить все упоминания о себе в связи с именем Лилии, был муж – и был, кто его знает, как его звали.

Чтобы везде оставалась только она.

Но отсечь себе память о прошлом – и половину души – он так и не смог. Жил дальше, потому что она бы жила, потому что велела бы жить – и не жил, ведь с половиной сердца не живут…

Наливалась вечерней глубиной и догорающим закатным огнем небесная высь, чертили небо юркими стрелами стрижи, пронзая его быстрыми острыми криками – и от каждого их позывного зажигалась на небосклоне новая звезда.

Иван Ефремович, поняв, что пауза затянулась, а тишина в аудитории стала просто оглушающей, обернулся. Он не будет делиться со студентами своей болью. Она принадлежала ему, и будет ему принадлежать до конца дней, и он не хотел ее отпускать. Как Лилию, и тогда, и сейчас. Но лектору и без того найдется, что сказать.

– Оленька, не повторяйте ошибок прошлого, пожалуйста. Лилию ведь ждали дома. Муж ее ждал, верил, что она вернется в семьсот тридцать второй раз, потому что она всегда до этого возвращалась, хотя никогда вслух не обещала вернуться. Он всегда хотел ее остановить и не позволить. Но всегда отпускал. Знаете, почему? Потому что самый страшный враг для человека – после другого человека, разумеется – это он сам. Это лень, глупость, трусость, стагнация и стремление подчинить своих родных себе и своим решениям. Подумайте вот о чем: вы на своего молодого человека сейчас сорвались, потому что боялись за него. Наговорили глупостей, вам плохо, ему, поверьте, не лучше. Он не может отказаться от своей службы, но если откажется вам в угоду, поломает себя – будет ли это тот человек, которого вы выбрали? А если не откажется – каково ему будет на душе, если вы на такой ноте расстанетесь?

Иван Ефремович сделал паузу, давая время Оле и студентам осмыслить его слова, и подвел черту:

– Поэтому если у вас есть душевные силы дать выбор, позволить сердцу близкого человека не разрываться между любовью, долгом, честью и совестью – так будьте сильными. Отпускайте.

Иван Ефремович замолчал, вспоминая, как отпустил Лилию. Как она взлетела по трапу – яркая, светлая, быстрая. Обернулась, посмотрела ему прямо в глаза, хотя откуда ей было знать, где он стоит. Улыбнулась, бесшабашно, весело, одними губами что-то беззвучно шепнула, а он понял: пообещала вернуться. Единственный раз. Первый и последний.

Дрогнула туго натянутая струна в глубине сердца: Лилия научила его жить, но так и не рассказала, как это – жить без нее. Он до сих пор на нее злился: обещания-то она не сдержала. Любил. Скучал очень. И до сих пор не мог отпустить ее из мыслей, сердца и снов. Как она могла бросить его одного? И все равно он советовал сейчас студентам делать то же, что и он сделал когда-то – давать свободу выбора. Отпускать.

– А откуда вы в таких подробностях все знаете? – поинтересовался с галерки звонкий любопытствующий голос.

Лектор, словно очнувшись, хмыкнул и опустил голову, уводя внимание прочь от очевидного ответа.

– Знаете, – с хитринкой посмотрел он на аудиторию искоса, – наше сердце, наша душа – самая чуткая вещь в этом мире. Мы способны точнее любого прогнозника радоваться и тосковать, беспокоиться и улыбаться, ненавидеть и любить. Наша с вами беда только в одном: мы уверены в ламинарности момента. В том, что привычная жизнь никогда не закончится, в том, что те, кто идут в потоке времени вместе с нами, всегда будут рядом. Что родители никогда не уйдут, что друзья никогда не предадут, что любимых мы не отпустим до последнего вздоха, так и будем держаться за руки, чтобы умереть в один час, и обязательно вместе. И если мир вокруг ненароком ломается, мы пребываем в таком изумлении, негодовании и страхе, что частенько и не помним, что секунду назад сами хотели все попереломать и поменять.

Иван Ефремович вскинул голову и улыбнулся:

– Я вам одну очень важную вещь скажу. Нет ничего важнее в жизни, кроме нее самой. Берегите себя, берегите жизнь и здоровье близких. А если вдруг вам захочется оставить кого-то за спиной, звонко хлопнув дверью, помните, что каждое ваше слово может оказаться последним. Вполне может статься, что и возвращаться будет некуда и не к кому. Так что, говоря, в самом уголке сознания держите за хвост мысль о том, что вот эти слова вы можете оставить за собой навсегда, их ли вы хотите помнить? Или чтобы вас по ним помнили?

Аудитория окаменела,