На следующий день Квартилла заявила, что отныне на рынок будет ходить одна из ее дочерей.

— Это еще почему? — изумленно спросила Ливия.

Теперь, когда ей не приходилось готовить еду на многочисленных посетителей остерии, единственной ее радостью в отсутствие Энцо были походы на рынок.

— Поговаривать начали. Похоже, улыбаешься ты всем слишком много.

Ливия стала вспоминать. Понятно, она была вежлива со всеми, а так как ее распирало от счастья, возможно, что улыбалась и торговцам на рынке. Но ведь ни с кем она не кокетничала, уж это Ливия могла сказать наверняка.

На протесты Ливии Квартилла скупо бросила:

— Это город, не деревня. Притом, Энцо муж твой, его должна слушаться.

Ливия приняла такое решение как неизбежность, подождала еще неделю, пока Энцо снова не вернулся на побывку. Но и на этот раз все повторилось — те же строгие расспросы: с кем встречалась, что делала, выходила ли куда, и, если выходила, как была одета.

— Энцо! — воскликнула Ливия. — Что за глупости! Я вышла за тебя, потому что мне нужен ты и только ты! С чего ты взял, будто я заглядываюсь на других?

Он долго темнил, но ответ она все-таки из него вытянула.

— Если тебя сумел соблазнить я, — буркнул Энцо угрюмо, — выходит, смог бы кто-то другой.

Ливия расхохоталась, хотя ей и было немного досадно: ведь именно ему из них двоих сильно не терпелось, чтоб они были вместе.

— Не мели ерунды! Ведь я же в тебя влюбилась, для меня ты во всем Неаполе самый желанный.

Он улыбнулся, явно довольный:

— Это правда, скажи, правда?

И вдруг снова насупился:

— Но ведь меня подолгу не бывает дома.

— Вот что, — сказала Ливия, — если ты и в самом деле тревожишься, что я скучаю, пока тебя нет, то, мне кажется, выход можно найти. Давай я пойду работать поварихой в какой-нибудь ресторан?

Энцо опешил:

— Ты что? В ресторан? Да Боже сохрани!

— Но почему? Многие из твоих сестер работают.

— Да, но они работают на фабрике. Конвейеры разделены — мужчины по одну сторону, женщины по другую, и там все друг за дружкой следят, как бы чего не вышло. Если ты будешь работать в ресторане, всякое может случиться.

Ливия уже готова была вспылить, но поняла, чтобы добиться чего-нибудь, надо подобрать нужные слова.

— Поверь, — сказала она, — постоять за свою честь я вполне сумею. Я ведь не вертихвостка и не кокетка, я мужчин не завлекаю, им глазки не строю.

Энцо молча выслушал, кивнул:

— Потому ты и приглянулась мне с первого же раза. Я бы ни за что не женился ни на одной из тех, кто выставляется на конкурсе красавиц.

И снова Ливию неприятно кольнуло — не потому, что она была слишком высокого мнения об участницах, а потому, что уловила в словах мужа какое-то двуличие. Но, подавив раздражение, она сказала:

— Послушай, что если я все-таки буду ходить на рынок, но вместе с одной из твоих сестер? Мне кажется, такое устроит всех.

Энцо эта мысль тоже пришлась по вкусу, и Ливия решила оставить вопрос о работе в ресторане для другого случая. Это была их первая размолвка, и ей хотелось, прежде чем выработать план действий, все хорошенько обдумать.

Поразмыслив, однако, она сочла, что все это не так уж и важно. В своем отношении к женщине Энцо, конечно же, никакое не исключение среди местных мужчин, и Ливия чувствовала, что от ее способности с этим справиться, возможно, зависит их благополучное супружеское будущее. Все изменится к лучшему, когда Энцо перестанет служить в армии, а это, он обещал, случится к концу года.

Словом, во всем дела постепенно складывались вполне удачно, и даже Квартилла при более тесном общении, как выяснилось, не такое чудовище, хотя то и дело докучает требованиями родить внука. Что так или иначе скоро случится, если Ливия и Энцо будут так же усердствовать в любви, как прежде. Правда, порой Ливии не доставало радости готовить много еды, чтобы сразу накормить много народу. Но она была счастлива, и ее жизнь могла бы потечь по тому же руслу, что и жизнь Квартиллы или ее собственной матери, если бы не произошли некоторые события, которые повлекли за собой последствия куда сокрушительней, чем извержение вулкана.

Февраль 1944

«…Главные усилия, однако, должны быть направлены на конфискацию скота у фермеров и на дельцов черного рынка. Эта проблема обсуждается уже давно, но, за исключением отдельных мер, имевших место в различных провинциях, никаких активных и позитивных действий в этом направлении предпринято не было. Положение вещей таково, что решение данной проблемы является делом в высшей степени безотлагательным».

Докладная записка Штаба союзной военной администрации оккупированных территорий, 15 октября, 1943 г.

— Дальше ехать нельзя, — сказал водитель, выруливая на обочину. — Ривьера — это там, — он указал пальцем, — внизу. Если вам удастся пробраться через развалины.

Он проследил, как Джеймс неуклюже спускается со своего насеста поверх груды ящиков с патронами, после чего весело козырнул:

— Удачи, сэр!

И запустил двигатель мощного грузовика «К-60».

Джеймс Гулд подхватил свой вещевой мешок и ранцы, приладив их на себе крайне неуклюже: тяжелый вещевой мешок оттягивал одно плечо, ранцы свисали с другого.

— Пока! — крикнул он в ответ, попытавшись и сам козырнуть водителю поверх мешка. — Огромное спасибо.

Едва грузовик отъехал, в ближайшем окне показалась старушечья физиономия, вся, как у мопса, в складках; старуха со страхом уставилась на Джеймса.

Он вежливо ей кивнул:

— Buona sera, signora.[13]

Физиономия мгновенно скрылась.

Насчет вони его предупредили. Отступая из Неаполя, немцы взорвали коллекторы — те, что уцелели после британской и американской бомбежки. Чтобы заглушить мерзкую вонь, перед некоторыми домами дымили жаровни с углем, но это мало помогало. Прикопченные языки пламени среди руин полуразрушенных по обеим сторонам домов лишь усугубляли во мраке узких улочек общую апокалипсическую атмосферу. Осторожно пробираясь сквозь развалины, Джеймс набрел на здание, превратившееся в груду камней, но еще продолжавшее дымиться. И, лишь подойдя ближе, понял, что это вовсе не дым, а тучи мух, с зудением носившихся между камней. Самая страшная вонь исходила как раз оттуда.

Джеймс продолжал кивать встречавшимся на пути итальянцам. Пожилому господину, который, несмотря на учтивое «Buona sera» Джеймса, отвернулся и заспешил мимо. Парочке scugnizzi, уличных мальчишек, которые остановились и, обнявшись за плечи, нахально уставились на него. Древней старухе, точь-в-точь такой же, как та прежде, в окне, — тот же морщинистый лик, та же ссохшаяся фигурка, то же бесформенное черное платье. Джеймс остановил старуху, попытавшись узнать дорогу.