Дальше и рассказывать нечего. У него было при себе всего восемьсот шестьдесят долларов наличными. Когда я уходил, он провожал меня до самых ворот. На прощанье он долго тряс мою руку и со слезами на глазах сказал: «Дорогой мой, спасибо тебе! Уже много лет я не получал такого удовольствия. Твоя игра в скорлупки напомнила мне те невозвратные годы, когда я был еще не земельным магнатом, а простым фермером. Всего тебе наилучшего».

Тут Джефф Питерс умолк.

– Так вы думаете… – начал было я.

– Именно, – перебил меня Джефф, – именно так. Пусть фермеры идут себе по пути прогресса и даже занимаются политикой. Житье-то на ферме монотонное, а в скорлупки им приходилось играть и прежде.

– Глядите-ка, – воскликнул я, – вот уж поистине королевский жест: некто пожертвовал на образовательные учреждения чуть ли не пятьдесят миллионов долларов!

Я просматривал хронику в вечерней газете, а Джефф Питерс набивал свою любимую трубку из корня вереска.

– По такому случаю, – сказал он, – не грех бы нам распечатать новую колоду и устроить вечер хоровой декламации силами студентов факультета филантроматематики.

– На что это вы намекаете? – поинтересовался я.

– А разве я не рассказывал вам, – отозвался Джефф, – как мы с Энди Таккером занимались филантропией[16]? Было это лет восемь назад в Аризоне. Мы разъезжали в фургоне по горным ущельям – искали серебро. В конце концов нашли – и продали свою заявку в городе Таксон за двадцать пять тысяч долларов. Банк выплатил нам эту сумму серебряной монетой – по тысяче долларов в мешке. Погрузили мы эти мешки в свой фургон и понеслись на восток как безумные.

В себя мы пришли только тогда, когда отмахали первую сотню миль. Двадцать пять тысяч долларов кажутся сущей чепухой, когда читаешь годовой отчет совета директоров Пенсильванской железной дороги или слушаешь, как актеры болтают о своих гонорарах. Но если ты можешь когда угодно приподнять парусину фургона, пнуть сапогом первый попавшийся мешок и тот отзовется серебряным звоном, то поневоле почувствуешь себя отделением банка в ту пору, когда операционный день в полном разгаре.

На третьи сутки мы вкатились в городишко – самый аккуратный и ухоженный из тех, которые когда-либо создавали природа и издатели туристических проспектов. Он лежал у подножия горы среди рощ и цветников, а все его две тысячи жителей оказались приветливыми и полусонными. Назывался он Флоресвилль, или вроде того, и еще не был загажен ни железными дорогами, ни туристами из восточных штатов.

Первым делом мы положили наши деньги на счет в местном банке и сняли номер в гостинице «Небесный вид». После ужина сидим, покуриваем; тут-то меня и осенило: а почему бы нам не заделаться филантропами? Эта мысль рано или поздно посещает каждого жулика. Когда человек облегчил ближних на приличную сумму, ему становится не по себе и так и подмывает вернуть хотя бы часть награбленного. И если понаблюдать за ним внимательно, то выяснится, что его благодеяния направлены как раз на тех, кого еще недавно он ободрал как липку. Предположим, некто нажил миллионы, продавая керосин малоимущим преподавателям и студентам, которые изучают экономику и методы управления корпорациями. Так вот, те доллары, которые давят на его совесть, он непременно пожертвует университетам и колледжам.

Возьмем другой случай. Некто нажился, беспощадно эксплуатируя рабочих, у которых все имущество – руки да инструмент. Как ему переправить часть своих неправедных миллионов в карманы их комбинезонов?

– Я, – восклицает он, – сделаю это во славу науки. Я погрешил против рабочего класса, но недаром говорят, что милосердие искупает многие грехи.

И он принимается строить библиотечные здания стоимостью в восемьдесят миллионов долларов, и единственные, кому от этого польза, – маляры да каменщики, работающие на этой стройке.

– А где же книги? – интересуются библиофилы.

– А мне-то откуда знать! – ответствует этот некто. – Я обещал вам библиотеки – получите. Если б я предложил вам подмоченные акции стального треста, вы что, потребовали бы и воду из них в хрустальных графинах? Проваливайте-ка отсюда, да поживее!..

Но я и сам из-за такой уймы деньжищ подцепил скверную болезнь – филантропит. Впервые у нас с Энди образовался такой капитал, что нас просто оторопь брала. Мы даже призадумались – как же так получилось.

– Энди, – говорю я, – мы с тобой теперь люди состоятельные. Конечно, состояние у нас не громадное, но и мы люди скромные. И знаешь – хотелось бы что-нибудь эдакое преподнести человечеству.

Энди кивает:

– Ты прав, Джефф. У меня тоже такое чувство. Всю жизнь мы с тобой были прожженными жуликами, как только не надували честной народ. Всучивали ему самовоспламеняющиеся целлулоидные воротнички, наводнили всю Джорджию пуговицами с портретами президента Хоука Смита, а такого президента и в помине не было. Я бы тоже внес свой пай в это предприятие по искуплению грехов. Но куда можно истратить эти деньги? Устроить бесплатную столовку для бедных или послать тыщи две в министерство финансов?

– Ни то, ни другое, – говорю. – У нас слишком много денег, и мы не вправе подавать жалкую милостыню; для полного же возмещения причиненных нами за все годы убытков нашего капитала все равно не хватит. Думаю, надо нам выбрать средний путь.

На следующее утро, прогуливаясь по Флоресвиллю, вдруг видим: стоит на холме какая-то кирпичная махина, и вроде бы пустая. Интересуемся у прохожих: что да как? И нам объясняют – один владелец шахты лет пятнадцать назад вознамерился построить на этой горке резиденцию. А как выстроил, то оказалось, что на меблировку у него осталось два с половиной доллара. Вложил он этот капитал в бутылочку виски, ополовинил ее, взобрался на конек кровли да и кинулся головой вниз.

Посмотрели мы на здание, и как по команде оба подумали: а что если мы нафаршируем его электрическими лампочками, чернильницами, перочистками и профессорами, поставим на лужайке статую Геркулеса и чугунного пса и откроем лучшее в мире бесплатное образовательное заведение?

Потолковали мы с самыми почтенными флоресвильцами, и тем эта идея пришлась по вкусу. По этому случаю был устроен роскошный банкет в пожарном сарае – и там мы впервые выступили в качестве меценатов и благодетелей человечества, поборников просвещения и прогресса. Энди даже сказал речь часа на полтора об успехах орошения в дельте Нила, а потом завели граммофон, слушали духовные гимны и распивали ананасный шербет.

Словом, нас обуяло настоящее филантропическое безумие, и мы не теряли времени зря. Всех, кто был способен отличить молоток от косы, мы завербовали в рабочие и взялись за ремонт. Оборудовали лаборатории и классные помещения, потом отбили телеграмму в Сан-Франциско, и нам прислали вагон школьных парт, футбольных мячей, учебников арифметики, ручек, перьев, словарей, преподавательских кафедр, грифельных досок, учебных скелетов, губок, а к ним – двадцать семь мантий и шапочек для студентов старшего курса. Теперь у нас было все, что полагается иметь первоклассному университету.