Толик сидел на расправленной кровати, в своей единственной комнате, в семейных трусах и носках, натянутых почти до коленей. Перед кроватью – табуретка со сколотым уголком. На табуретке начатая полторашка пива, чашка, с надписью «кофе» на разных языках и с отколотой ручкой, маленькая пластиковая баночка кильки и кусок газеты, сложенной в несколько раз, на которой небольшой горкой лежали кости, головы и хвосты. Телевизор включен, но звука почти не слышно, зато Толик комментирует все, что видит на экране.

На втором этаже, У Насти и Олега, тихо. Видимо спят, просто забыли выключить ночник. Я уже хотела вернуться к себе, в себя, как услышала тихий, еле различимый шепот.

– Может подумаем на счет усыновления? – это Олег. Он повернулся к Насте и нежно вытирает слезы с ее щек.

– Может и подумаем, – ответила она, глубоко вздохнув. – Столько денег на это ЭКО грохнули, я так надеялась. Уже пять лет…, наверное, это все… Надо действительно успокоиться и подумать об усыновлении. Хотя бы условия подачи заявления изучить.

– Давай завтра инфу поищем, чтобы хоть примерно понимать, что нам для этого нужно, – Олег с нежностью и сочувствием смотрел на Настю.

– Да, давай! А теперь спи, я уже успокоилась. Разбудила тебя, а тебе на смену.

Настя потянулась к мужу, чмокнула его и прижалась всем телом. Олег накрыл ее рукой, дотянулся до ночника и погасил свет. Странно, но я и без света видела, как он обнял ее покрепче, зарылся носом в ее волосы и закрыл глаза. Я слышала их тихое размеренное дыхание и понимала, что могу услышать весь дом. Отчего-то мне сделалось страшно, и я открыла глаза.

Чтобы проверить свою догадку, я медленно встала с постели, босиком вышла в зал, включила телевизор, нашла от него пульт и стала переключать каналы до тех пор, пока не наткнулась на заканчивающийся фильм «Солдат Иван Бровкин».

Интерлюдия

Никто не знает сколько на самом деле лет бабке Марье. Дед, рассказывая историю своего детства, говорил, что выглядела бабка Марья так же, как и сейчас. Красотой она пленила. Было в ней что-то, из-за чего, не смотря на свой страх и робость, мужички готовы были приказания ее выполнять по одному только движению бровей, да только ей это было без надобности. Вся деревня, да и соседние, часто ходили к ней за помощью. Хоть и побаивались ее, но крепко знали, что того, кто нуждается в помощи, она в беде не оставляет. Девок, кто рискнул с глупостями к ней сунуться она сразу отвадила и больше не пускала. Остальные, чтоб не остаться без помощи в нужную минуту, по пустякам ее никогда не беспокоили. Одно время зачастили к ней из города просители ездить. Сначала из Твери и Клина ехали, потом молва и до Москвы дошла. Шли по делу и по пустякам, кружили, галдели, сулили денег, суеты навели на всю деревню, да так эта толчея ей надоела, что она перестала их пускать. Кому действительно нужна помощь, конечно, приходили, и она помогала. А кто без особой нужды к ней ехал, не могли дом найти. Даже если раньше бывали у нее, теперь бестолково метались, кружили по лесу, все тропинки исходят, а дома как будто и не было. Оставались в деревеньке на постой и выспрашивали дорогу, но никто их не вел, знали, что если дорогу сами не нашли, то нечего им у бабки Марьи делать. И деньги, предложенные за то, чтоб их до дома Марьиного проводить никто не брал, знали, что после этого сами могут остаться без ее поддержки.

Подъехав к дому, Федор кинулся выполнять поручение, хотя больше всего ему хотелось подойти к своей Вареньке, посмотреть, как она, поддержать ее ласковым словом. Затопив баню, Федор наконец-то поднялся на крыльцо, услышав громкие стоны разволновался, и несмотря на запрет зашел в избу.

– Федор! – тут же скомандовала Марья. – Воды побольше нагрей, полотенец принеси. Тимофея успокой и отведи к соседям. Тяжко сегодня Вареньке придется.

Федор, сам не свой от переживаний, быстро выполнял ее поручения, все принес и кинул взгляд на лежащую на скамье жену. Варя как-то вся осунулась, побледнела, на щеках проступили алые лихорадочные пятна. Синяя жилка на виске билась неровными толчками. Глаза были обведены темными кругами. Лоб покрылся испариной и к нему прилипли кудряшки волос. Рубаха пропиталась потом и сбилась на теле от постоянных метаний. Бабка Марья поила ее из кружки резко пахнущим отваром в перерывах между схватками. Федор отшатнулся, схватился за край стола и с мертвенно бледным лицом с силой опустился на лавку.

– Федя, ничего-ничего, она сдюжит, – ласково глянув на него сказала Марья. – Собери Тимошку и отведи к соседям, нечего мальцу на материны муки смотреть, ему сестрицу любить надо, а не виноватить.

– Сестрицу? – растерянным голосом переспросил Федор.

– Да, сестрицу! Дочка у вас будет! Красавица! Уж я вам точно говорю. А сейчас отведи Тимошу и поможешь Вареньке до баньки добраться.

Федор быстро собрал сынишку, сунул ему так и не початый кулек пряников и подхватив его на руки пошел к соседям, там своих ребятишек трое, так что Тимошка быстро отвлечется. Тихонечко постучав в соседское окно и дождавшись, когда хозяйка ему махнет рукой, Федор зашел в сени, поставил Тимошку на пол и велел ему ложиться спать спокойно, а назавтра он уже станет взрослым старшим братом. Тимошка быстро кивнул, обнял сидящего перед ним на корточках отца за шею, стиснув ее своими маленькими, неловкими ручонками, забрал кулек с пряниками и потопал угощать своих друзей гостинцем.

Глава 4

Сказать, что я была в шоке или удивлена, это не высказать и сотой доли раздираемых меня чувств. Пережив сегодняшнюю ночь, я будто переродилась. Спала пелена. Пришло понимание, что все не так поверхностно, не так как мы думаем. Ведьмы, нежить – это не сказки! Точнее сказки – это то, что рассказывают нам о них, или показывают по телевизору. Постановочное шоу. Все куда глубже. Время будто река. Течение есть, медленнее, быстрее, но вода все та же. Все не так как я себе представляла. И я не та, кем хотела бы быть, но получается, что теперь я и есть ведьма. Это для меня не награда и не дар, но и не проклятие. Это про жизнь, про знания, про всех и про все. От края до края, во всем своем многообразии. Это, говоря проще, про мозг, его потенциал и развитие. Про память предков