Моя речь не произвела на шведа никакого впечатления. Он по-прежнему сидел на кровати с застывшим лицом, уставившись на меня невидящим взглядом и погруженный в бог весть какие горестные воспоминания и черные мысли.

— Вероятно также, что у вас зародилось подозрение, — продолжил я в надежде успокоить его, изменить направление его мыслей, чтобы в порыве злобы он не превратил меня в козла отпущения, — что между моей sister и me есть нечто большее, нежели… К моему большому сожалению, я не могу предоставить вам заверенного документа или другого веского подтверждения моих слов. Наше родство… то есть я хочу сказать, что мы с ней близкие родственники и это ставит нас вне всяческих подозрений… Я не могу сослаться в доказательство нашего кровного родства на физическое сходство между нами, поскольку она такая красавица, beautiful, а я в сравнении с ней просто кучка дерьма, но так часто бывает — природа весьма своевольно распределяет свои дары: одним достается все, другим ничего, и было бы несправедливо заставлять меня платить за то, что мне однажды не повезло в лотерее. Вы согласны?

Похоже, он не был со мной согласен, потому что продолжал сидеть, не двигаясь и не говоря ни слова. Вместо ответа он снял куртку, в которой ему, наверное, было очень жарко, и остался в одной майке, обтягивавшей его могучий торс и выставлявшей напоказ мощные бицепсы — крепкие бугры своими очертаниями сразу напомнили мне гору Монсеррат, так что я не удивился бы, увидев там чудесное явление Святой Девы. Я подумал, что швед, наверное, культурист, заочно изучающий методику построения тела, что он покупает все эти гантели, эспандеры, ролики и резины, чтобы заниматься гимнастикой, не выходя из спальни. Я решил подступиться к нему, опираясь на знание этой грани его личности, сформировавшейся, как я предположил вследствие отсутствия решительности в характере, страха перед женщинами и, возможно, недостатка мужских гормонов.

— Недостойное занятие, друг мой, издеваться над таким слабым человеком, как я. Я не занимаюсь ни одним видом спорта. Не придерживаюсь диеты, не ем помело, потому что они мне не нравятся, и, кроме того, я курю. Вы — морской Тарзан, скандинавский Геркулес, достойный последователь Чарльза Атласа[7], лично познакомиться с которым вам, в силу вашей молодости, вряд ли удалось, но тигриная мощь которого вызывала столько зависти и порождала столько надежд как у „золотой молодежи“ его времени, так и у подонков наших дней.

Произнося эту успокоительную тираду, я рыскал глазами по комнате в поисках тяжелого предмета, которым можно было бы стукнуть шведа по черепу, если мои увещевания не приведут ни к какому результату. Взглянув под кровать, на которой сидел мой будущий шурин (я надеялся, что под кроватью стоит ночной горшок, — но куда там: их в том отелишке, конечно, и быть не могло), я увидел, что между ног у шведа растекается темная лужа, и отнес это на счет какого-нибудь достойного всяческого сочувствия недержания.

— Вы даже могли, — продолжал я, отмечая про себя, что гость, кажется, не собирается переходить к действию, — увидев нас вдвоем, предположить, что я являюсь, с позволения сказать, злым гением, толкающим Кандиду, то есть вашу, если можно так выразиться, возлюбленную, love, — старался я ввернуть где можно английское словечко, чтобы до моего посетителя быстрее доходило, — на путь порока. Но поверьте моему слову — единственному сокровищу бедняка, — что подобный вывод был бы ошибкой, mistake, что Кандида всегда стремилась оставить свою порицаемую обществом профессию. Однако согласитесь: не так-то легко сделать это девушке, которой не на кого опереться в жизни, которая никогда не получала поддержки ни от одного человека, кроме доктора Суграньеса, — это уже была импровизация, поскольку сестра моя в жизни не перешагнула порога врачебного кабинета: не могла преодолеть отвращения и страха перед ложечкой, которую медики засовывают в рот каждому, чтобы увидеть не знаю уж там что, — своим искусством врачевателя не раз помогавшего и ей и еще многим пациентам исцелиться от бесчисленного множества недугов. И позвольте мне еще добавить, что на протяжении всей своей карьеры (очень короткой, впрочем, ведь Кандида, me sister, еще так молода), она никогда не явила ни одного симптома гонореи, триппера или сифилиса, называемого также „французской болезнью“, french bad, так что если вы подумываете узаконить перед Богом и людьми тот союз, который, как я вижу, скреплен уже неразрывными сердечными узами, скажу лишь одно: ваш выбор прекрасен, и с моей стороны вы можете рассчитывать не только на согласие, но и на братское благословение.

Изобразив на лице умильную улыбку, я начал приближаться к шведу, отечески распахнув объятия, и, поскольку он не выказывал признаков неприятия подобного пылкого проявления чувств, я смог подойти к нему достаточно близко для того, чтобы со всей силой ударить его коленом в причинное место. На шведа мой удар (несмотря на то что у меня по этой части большой опыт) никакого впечатления не произвел. Он продолжал смотреть широко раскрытыми глазами уже не на меня, а куда-то в пространство, и изо рта у него текла зеленоватая пена. К тому же швед не дышал, и это окончательно утвердило меня в подозрении, что он мертв. Более тщательный анализ показал, что темная лужа на полу была лужей крови и что брюки шведа с внутренней стороны пропитаны ею же.

„Вот невезенье! — подумал я. — Неплохая партия могла быть для Кандиды“.

Но в ту минуту было не до семейных дел: следовало подумать, как незаметно и без следов избавиться от трупа. От мысли выбросить его в окно я отказался сразу: всякий, кто нашел бы труп, сразу понял бы, откуда он здесь взялся. Вынести его из отеля через вестибюль? Невозможно. Я выбрал самое простое решение: оставить труп там, где он есть, и убежать. Если повезет, то, когда шведа найдут, решат, что это я. Одноглазый портье вряд ли хорошо меня запомнил. Я начал проверять карманы шведа, и вот что я там обнаружил:

левый внутренний карман пиджака — ничего;

правый внутренний карман пиджака — ничего;

левый наружный карман пиджака — ничего;

правый наружный карман пиджака — ничего;

левый карман брюк — коробок спичек с рекламой галисийского ресторана, банкнот в тысячу песет, выцветшая половинка билета в кино;

правый карман брюк — прозрачный полиэтиленовый пакет с а) тремя упаковками белого порошка — алкалоида, анестетика и наркотика: кокаина, одним словом; б) три „промокашки“, пропитанные кислотой[8]; в) три таблетки амфетамина;

ботинки — ничего;

носки — ничего;

трусы — ничего;

рот — ничего;

отверстия носовые, ушные, ректальное — ничего.

Проводя досмотр, я один за другим задавал себе вопросы, на которые в силу сложившихся обстоятельств уже не мог получить ответа. Кем на самом деле был этот тип? При нем не обнаружилось ни документов, ни записной книжки, ни писем, которые обычно носят в кармане, чтобы при случае бросить в почтовый ящик. Зачем он ко мне приходил?