Огарев, высоченный мужчина с огромнейшими усищами; как сейчас, вижу его могучую фигуру перед решеткой университетского двора, из-за решетки какой-то тщедушный студентик кричит ему в упор: "Дурак, дура…", — а он с невозмутимым спокойствием отвечает: "Тридцать лет слышу уже, что я дурак, выдумай что-нибудь поновее". Полицейские и даже солдаты с ружьями вводились в университет и стояли в темных уголках коридоров. Сходки и аресты продолжались. В городе только и разговора было что о студенческих волнениях. Рассказам не было конца, и ко многим из них была приложима известная пословица: si non e vero e ben trovato [Если это и неправда, то хорошо придумано (ит.)]. Рассказывали, например, как к собравшейся толпе студентов вышел раз тишайший, любезнейший и ехиднейший проф. Г.А. Иванов, замещавший временно ректора: "Чего вы желаете?" — спросил он студентов. "Немедленного введения конституции", — грянуло в ответ. — "Господа, все, что от меня зависит, будет сделано", — любезно сказал старичок и удалился под гром рукоплесканий. Студенты разошлись, а так как от проф. Иванова в таком деле равно ничего не зависело, то он с чистой совестью ничего и не сделал. Не знаю, произошла ли на самом деле такая сценка, но и студенты и Иванов в этом рассказе обрисованы были не без меткости.

Мало-помалу страсти успокаивались, и все входило в обычную колею. Однако после каждой такой истории оказывались жертвы, дорогой ценой расплачивавшиеся за все происшедшее. Большинство арестованных вскоре было освобождаемо. Но известный процент выкидывался за борт нормального общежития. Иных отправляли на поселение под надзор полиции по глухим городкам северного края; иные попадали и за Урал. Степень виновности при этом определялась в значительной мере на глаз, без точного расследования фактов, а бывало и так, что власти, решавшие судьбу участников беспорядков, руководились отзывами неделей о поведении того или другого студента, и педеля сводили при этом свои счеты, вследствие чего кара падала подчас на всего менее виновных.

Только к концу 80-х годов и затем еще в сильнейшей степени в 90-х годах студенческие движения принимают планомерно-организованный характер, появляются общестуденческие корпоративные объединения, как то: совет землячеств и т. п., общестуденческая сходка из хаотического веча перерабатывается в более упорядоченное собрание с элементами выборного представительства, появляется новый прием противоправительственных манифестаций: студенческая забастовка и т. д. В 80-х годах студенческих забастовок еще не бывало; даже в самый разгар студенческих волнений лекции с грехом пополам продолжались читаться; но бывали случаи демонстративных оскорблений университетских должностных лиц. Нанесение пощечины министру народного просвещения Сабурову в стенах университета произошло еще до моего прибытия в Москву. Во время моего студенчества студент Синявский, выполняя выпавшую по жребию на его долю задачу, во время традиционного студенческого концерта в Дворянском собрании ударил по щеке инспектора Брызгалова, оставив на его щеке несмываемый знак химической краски. Брызгалов занял боевое положение организатора шпионажа среди студенчества через педелей и близких ему студентов. Этим и была вызвана публичная над ним расправа, после которой он был убран и вскоре умер. Такие факты показывают, что и тогда под завесой хаотически-бестолковых студенческих сходок действовали более сплоченные организации. Но их деятельность не носила тогда сколько-нибудь общестуденческого характера, и масса студенческая не имела с ними связей.

Хотя описанные выше "университетские истории" (ходячий термин того времени) захватывали все течение университетской жизни, тем не менее революционно настроенных студентов-политиков в составе тогдашнего студенчества было, в сущности, немного. В те годы значительная часть студенчества была охвачена, если можно так выразиться, "политическим аполитизмом". Я хочу сказать, что это было не простое, безотчетное равнодушие к политическим вопросам, а, как бы сказать, тенденциозное, показное отстранение себя от политических интересов с целью доказательства своей полной политической благонамеренности. Если хотите, это тоже было своего рода "движение". Оно получило тогда кличку "белоподкладочничестна". С 1885 г. началось частичное введение, начиная с первого курса, нового университетского устава. Студенты, попавшие под действие этого устава, обязаны были носить форменную одежду. И вот среди студентов быстро стала распространяться особая мода, состоявшая в том, что форменным студенческим фуражкам стали придавать вид офицерских фуражек, а вместо форменных пальто стали носить шинели чисто офицерского покроя, с меховыми воротниками и с белой подкладкой.

Студент, нарядившийся таким образом, носил свое одеяние с подчеркнутым форсом и в согласии с этим своим щегольским видом располагал и все свое времяпрепровождение. Это и были "белоподкладочники". Термин этот скоро получил специфическое значение. Им стали обозначать определенный тип студента, подчеркивающего свою "благонадежность", свою враждебность ко всякой оппозиции существующему строю, свое нежелание присоединяться к каким бы то ни было политическим движениям, демонстративно стремящегося к беспечальному наслаждению жизненными благами. К науке "белоподкладочники" относились так же, как и к политике, как к чему-то постороннему, а в большом количестве даже и вредному. "Пофилософствуй — ум вскружится", так уж лучше не философствовать, а вместо того умело обеспечить себе благоразумным поведением местечко потеплее за пиром жизни, да и срывать цветы удовольствия без дальних размышлений.

Это "белоподкладничество" среди студенчества явилось ярким отражением в жизни тогдашней учащейся молодежи того резкого обмеления общественных интересов, чрез которое в 80-х годах минувшего столетия прошло все русское общество и которое оно начало стряхивать с себя после голода 1891 года.

В Московском университете был тогда момент, когда "белоподкладочники" вдруг как-то особенно воспрянули духом и попытались разыграть какую-то роль. В один из своих приездов в Москву Александр III решил посетить Московский университет. Очень-очень давно монархи не появлялись в стенах лого университета. "Студенческие истории" налагали на университет репутацию гнездилища революции. Катков своим ярким пером делал все для закрепления такой репутации в сознании правящих и придворных кругов. Все старания были направлены на то, чтобы университет был поставлен на положение опального учреждения. Решение Александра III посетить университет явилось, таким образом, для многих неожиданностью. Была приготовлена торжественная встреча. В наполненный студентами университетский двор въехала коляска, в которой возвышалась монументальная фигура Александра III и рядом с ним миниатюрная Мария Феодоровна. Моросил дождь. Между остановившейся коляской и подъездом оказалось небольшое пространство, несколько размокшее. Государыня, сходя с коляски, как-то нерешительно поглядывала на грязь. Вдруг студент бросил к ее ногам свою шинель, тотчас несколько других студентов последовали его примеру, и но этому импровизированному ковру из студенческих шинелей государь и государыня прошли от коляски до подъезда. Государыня из поднесенного ей букета белых роз раздала розы стоящим поблизости студентам. Вот тогда-то студенты, афишировавшие свою благонамеренность, начали было ходить с белыми розами в петлице. Хотели создать что-то вроде корпорации Белой розы. Но из этого ничего не вышло. В конце концов, "белоподкладочники" вообще