Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, ему нужна была именно цепочка. Невеста заказала.
Синцов ухмыльнулся. Мы оба вспомнили давнее дело: молодой человек накануне собственной свадьбы «снял» девушку облегченного поведения в баре на Фонтанке, удовлетворил свои сексуальные притязания, а потом стал ее убивать, причем в ход пошло все, что было под рукой, — утюги, мясорубки, лукорезки, даже гриф от штанги. Мозги по стенам летали, останки девушки соскребали с лукорезок. А молодой человек после всего снял с руки жертвы обручальное кольцо, которое от души подарил своей невесте. Адвокат, защищавший его на следствии, все время мурлыкал песенку «Обручальное кольцо — не простое украшенье»…
— Короче, Андрей, ты считаешь, что это один злодей?
— Значит, так, Маша, я ничего не считаю. А посмотреть дело надо. Скажу сразу — осмотр был хреновый, за полчаса нашкрябали протокол, ничего не изъяли да и лестницу сразу затоптали.
— Ну, и чего ты от меня хочешь? Дело-то в другом районе…
— А ты попроси его в производство. Договорись в городской прокуратуре….
— Добрый ты. Знаешь, сколько у меня своих?
— Да не больше, чем обычно. Ага?
— Ты мне лучше скажи, что мы будем делать по свежаку? По трупу Антоничевой?
— Что-что… Назначишь экспертизы…
— Это я и без тебя знаю. Версии какие?
— Местные наркоманы.
— Так.
— Отвергнутый возлюбленный.
— Так.
— Что «так»? Ты сама-то поучаствуй. У тебя какие версии?
— Никаких, Андрей, кроме тех, которые ты назвал. Да, кстати, папа девочки — сотрудник администрации президента.
— Да-а? — Андрей присвистнул. — Ты не находишь, что это меняет дело?
— И что? Убийство девочки, с которой папа не живет уже десять лет, с целью воздействия на администрацию президента? За уши притянуто.
— Может быть, может быть… А другие дети есть у этого папы?
— Понятия не имею. Папу допросить не удалось. Маме надо хоть чуть-чуть в себя прийти. На неделе допрошу. Ты мне лучше скажи, ты со мной работаешь?
— А ты еще не поняла? Павел меня отрядил в полное твое распоряжение. С учетом трупа Ивановой… Ну, и еще парочки трупов в других районах.
— Ага, и еще двадцати пяти оперативно-поисковых дел прошлых лет. А я, как одна из жен в гареме, буду годами ждать свидания. — У меня сам собой закрылся один глаз — результат употребления крепкого спиртного на ночь глядя. Я подняла веко пальцем, поскольку усилием воли глаз открываться отказывался.
— А выход, Машуня, знаешь, какой?
— Знаю. Попросить все твои трупы в свое производство. Шантажист.
Синцов довольно ухмыльнулся.
— Ты не представляешь, Маша, насколько удобнее работать с одним следователем, чем мотаться по городу, всех вас обслуживая.
— Андрей, поехали, отвезешь меня домой, — взмолилась я. — Видишь, я уже пальцами веки держу, чтобы не уснуть прямо тут, за столом. Завтра позвони, вместе сходим к шефу докладываться.
— А работать сегодня не будем? — фальшиво удивился Синцов. — Я бы парочку наркотов отловил, ты бы их допросила…
— Шантажист и садист. Поехали, — сказала я уже в полусне.
— Ну вот… А чего мы приезжали-то? Коньячку попить? — С этими словами Андрей заглянул в мой бокал, вылил остатки моего коньяка себе и одним махом допил его. — Уплочено.
Это было моим последним впечатлением от дежурства. Дорогу домой я помню как в тумане, и как в тумане происходил мой вечерний туалет перед отходом ко сну. То, что он все-таки имел место, я поняла, проснувшись утром в надлежащем виде — в расстеленной постели, со смытой косметикой, намазанная кремом. Начиналось воскресенье — новый трудовой день.
Ученые всерьез изучают природу сна, вычисляют, что значат те картинки, которые скрашивают нам ночной отдых от жизни. У меня есть своя теория природы сновидений. Когда отдыхающий организм перестает требовать от мозга работы, а мозг перестает отделять мысли от впечатлений, он просто зачерпывает щедрой пригоршней клеточки с информацией о том, что мы видели, слышали и осмысливали сегодня, вчера, месяц или год назад, перемешивает наподобие цветных стекляшек в калейдоскопе и рассыпает перед нашими закрытыми глазами. Вот и все.
Я проснулась на кадре просторной парадной в историческом центре и уже поняла, что проснулась, хотя перед моими глазами еще стояла панорама этой просторной парадной, усеянной телами женщин. И около каждого тела стоял убийца, около каждой жертвы — свой. Тьфу, подумала я, нет, чтобы приснилось что-нибудь приятное, создающее настроение. Хотя вполне понятно, почему калейдоскоп выкинул мне именно этот набор впечатлений.
На часах было одиннадцать, мне следовало быстро вскочить, глотнуть чая и нестись за сыном на двух видах транспорта.
Умывшись, я заглянула в чайник. Вчерашняя заварка вызвала у меня отвращение. Я открыла холодильник и минуты три тупо разглядывала полки, но ничто из имевшихся там продуктов не разбудило во мне аппетита. Ну и ладно.
До метро я добежала так быстро, что даже не успела понять, какая на улице погода. Зато ожидая трамвая, я от души нахлебалась промозглого холода и мерзкого моросящего дождя. В трамвае все пихались и орали раздражающе громкими голосами, кондуктор с немытыми волосами отпускал пошлые шутки, протискиваясь между безбилетниками. Грязная и вонючая дворняга, невесть за кем увязавшаяся в трамвай, улеглась прямо мне на ноги, похрюкивая от удовольствия, и вытерла свои непотребные космы о мои сапоги.
До дома Игоря я доехала в состоянии тихого бешенства. Войдя в подъезд, я подумала, что если лифт не работает, я просто лопну от злости. После полуторасуточного дежурства и рваного сна подниматься на шестой этаж по идиотской лестнице, которая в 137-й серии наших блочных памятников архитектуры наглухо отделена от квартир и лифтовой шахты и на которой, ежели что приключится, можно обораться, ни одна душа тебя не услышит, да еще и свет там хронически не горит, — для меня это слишком.
Но лифт работал. Нажимая кнопку звонка, я молила Бога, чтобы Игорь сдал мне ребенка молча, потому что отчетливо понимала — если он что-нибудь вякнет, я устрою такой скандал с истерикой, что мало не покажется. Как говорит моя коллега — старший следователь городской прокуратуры Корунова, мягкая и женственная мать семейства — «Я, когда домой с работы прихожу, сразу домашних предупреждаю: прячьте ножи…»
К счастью, открыл мне не бывший муж, а ребенок, мокрый и запыхавшийся.
— Собирайся, Хрюндик, — сказала я, потрепав его вспотевшие вихры. — А чего ты такой взъерошенный?
— А мы с папой играли, — объявил мне Хрюндик, завязывая шнурки на кроссовках. — Мы соревновались.
— В чем?
— В чем? Бегали. То есть я бегал.