Я еще долго сидел на теплой земле, то сокрушаясь, то восторгаясь тем, что мне дозволено было видеть. Объемный калейдоскоп из различной плотности существ сновал надо мной и скрывался, сгущая трассирующие свои пути в пучок, утыкавшийся позади в Тонопу, у подъемной башни шахты. Это было похоже одновременно на бесшумный, с приглушенной яркостью салют и некое театральное шествие, заполнившее сеть воздушных дорог. И я вдруг почувствовал себя ребенком. Вера в сказочные события вернулась ко мне – живая и теплая, как щенок. Но я все равно не смел и помыслить, что наконец-то исполнилось мое детское желание присоединиться к игре, которой были поглощены взрослые и чьих правил я не был в силах постичь. Изредка до меня доносились обрывки речемыслей проносившихся надо мной существ, что складывались в некий ропот, то хоровой, то мычащий, то хохочущий, то стонущий. Духи, казалось, неслись к звездам подобно тому, как ласточки вьются у своих гнезд, прилепленных где-нибудь под сводами моста или под куполом заброшенной церкви, возвращаясь из полей с добычей. Во всяком случае, звёзды если и не были впрямую гнездами этих существ, то участвовали в этой оптической иллюзии. За этим зрелищем можно было наблюдать отстраненно и безболезненно – так туристы в горах в начале августа проводят ночи напролет под чиркающими по небу шипящими искрами Плеяд, – но я едва сдерживал восторг и ужас.

Постепенно видение стало нестерпимо, и я побрел обратно – к бензоколонке, к ее озаренному фонарями портику, где темнели стеклянная колба магазинчика и кассы. Я вошел под портик, настороженно поглядывая вверх, чтобы убедиться в надежности потолка: защитит ли он меня от нашествия духов. Я простоял так час, другой, и духи явились вновь; один выглянул из-за колонны, отражение другого я заметил в озерце ведра, откуда торчала рукоятка скребка для протирания стекол. Я стоял и думал: как то, что я видел сегодня, относится к темной материи? Из существующей логики эта связь была невыводима. Но кто сказал, что логика вообще что-либо диктует миру? Я думал о Енохе, любимом библейском персонаже Ньютона. Енох был первым ученым-пророком, он обладал таинственной для ветхозаветных времен страстью к познанию устройства мироздания. Архангел Метатрон поднял его на небеса, чтобы показать внутренние механизмы Вселенной. Ньютон поражался тому, что Енох описывает звёзды как «горящие горы», ибо мысль, что небесные светила суть протяженные объекты, а не точки на небосводе, для той поры глубоко нетривиальная. Это Енох впервые объяснил человечеству, что можно попасть живым на небеса, в мир потусторонний, и вернуться обратно. Одно время, в третьем-втором веках до нашей эры, фигура его была настолько важна для евреев, что можно говорить о енохическом иудаизме; существовало несколько апокрифических книг Еноха, от которых осталось лишь короткое упоминание его имени в Книге Бытия. Мне, конечно, до Еноха было далеко, но за что только мозг не ухватится в попытках удержаться на плаву.

На рассвете я отправился в отель, поспал, принял душ и спустился к стойке, где дождался, когда миссис Крафтверк вернется, чтобы выпить кружку кофе и расспросить о девушке в красном платье, где та живет. Старушка отвечала, что Элизабет вчера как раз беспокоилась обо мне, а живет она на южной окраине Тонопы, в одном из трейлеров, точней не скажет.

Я отправился в путь, на всякий случай заправив «Эквинокс». Я постучал в первый трейлер, мне никто не открыл, и я сунулся наугад в другой; дверь распахнул ногой безрукий человек.

– Пицца? Так быстро? – инвалид взмахнул культями.

– Простите, где живет Элизабет?

– Я заказывал на завтрак пепперони, а не твою рожу. Элизабет? Это девчонка, которая работает в гостинице?

Я кивнул.

– Окей, я тебе доложу, приятель. Живет она неподалеку, отсчитай четыре дома вдоль этого проулка. Но я тебе не советую к ней соваться. И знаешь почему? Потому что Робби-мотыга повадился к ней шастать, – безрукий ухмыльнулся и подмигнул.

Я повернулся и зашагал к цели.

Открыла мне Элизабет, пригласила войти. Я уселся в кресло, глядя прямо перед собой. Я молчал. Только когда она вздохнула и тихо сказала: «Господи, что же мне делать?» – я посмотрел на нее и прошептал: «Калощадка вернулась». И это были единственные слова, что ей удалось от меня услышать. Она кричала, она пихала меня, пытаясь выдворить из трейлера. Наконец ей стало жаль гостя, и она оставила меня в покое. Тут как раз вагончик вздрогнул – дверь распахнул кривоногий рыжий парень. Подождав, когда глаза остынут от зноя, он огляделся и гаркнул:

– Что здесь, черт возьми, происходит? Дорогая, ты не говорила мне, что отсасываешь на дому.

Парень вышвырнул меня из вагончика, и, поднявшись с земли, я побрел, побрел и кое-как набрел на «Эквинокс».

Утром, выписываясь из номера, я заполнял подсунутую миссис Крафтверк анкету отзыва о пребывании в отеле «Mizpah» и напротив вопроса: «Удалось ли вам наблюдать привидения?» – поставил аккуратную галочку.

В 16:47 я встал на обочине, включил аварийку и взглянул на карту, чтобы соразмерить свое местоположение у Bison Creek, который я только что миновал, с Chinook Cliff.

По адресу 623 Stevenson Road мне открыла женщина, которой, оказалось, не нужно было объяснять, зачем я здесь. Она кивнула мне с грустной улыбкой и сказала: «Мы ждали вас», – однако осталась стоять передо мной в нерешительности. Потом произнесла: «Я хочу пригласить вас в дом. Но прежде прошу пройти процедуру дезинфекции – у нас маленькие дети, много маленьких детей». Я шагнул в переднюю, и там мне пришлось надеть бахилы, чепчик, бумажный зеленый халат и намазать руки по локоть ржавой пеной, выдавленной из сифона. Меня посадили за стол в гостиной, где под присмотром двух молодых женщин играла стайка детишек, подали стакан со льдом, который залили водой из кувшина. Лед затрещал, и напротив меня за стол села открывшая мне дверь женщина. «Я Мэйдлен, старшая жена мистера Стивена Хинкли, – сказала она. – Мы все с нежностью вспоминаем вашу мать и с горячей надеждой восприняли ее переход к новой жизни». «Мать? К новой жизни?» – подумал я, желая поскорей снова оказаться за рулем «Эквинокса». Я взял ледяной стакан и впился в край губами. «Я догадываюсь, вам это важно знать, и я не премину сообщить, что мы похоронили ее на одном из почетных мест нашего семейного кладбища». – «Похоронили? Уже похоронили?» – только и сумел вымолвить я. Женщина кивнула, а кудрявый симпатяга-малыш подбежал ко мне забрать подкатившийся под ноги мяч. «Вы хотите взглянуть?» – спросила Мэйдлен. «Конечно, конечно, я желаю взглянуть и взгляну», – бормотал я, срывая с себя стерильную амуницию, не находя, куда ее бросить, и мельком соображая, как я выглядел там, в гостиной, – наверное, дети привыкли к незнакомцам-пугалам.

До кладбища оказалось рукой подать, но по такой жаре и миля – край света. Погост напоминал небольшой город, в котором могли бы жить лилипуты, – множество приукрашенных усыпальниц, притопленных в землю, как домики хоббитов-эстетов, пожелавших выстроить псевдоготические жилища, больше похожие на крохотные модели знаменитых соборов, чем на надгробия. На одной богатой усыпальнице я заметил среди химер и густой растительности прилепившуюся фигурку космонавта – в скафандре, ботах и рюкзаке с кислородным баллоном.