Хэмфри тут же ушёл на кухню, даже ничего не сказав брату или мне, но я почти не обратила на это внимание: расстояние между мной и Джозефом быстро сократилось, когда мы крепко обнялись, словно пытались спастись от бури на одном спасательном круге. Обниматься при встрече – как маленькая традиция или даже привычка, выработанная за много лет дружбы, а затем – и любви. Мы встречались где-то год, но казалось, что всегда – так я не могла уже представить себе жизнь без этого удивительно доброго и заботливого человека. Уже родной запах привычно защекотал ноздри: шампунь с крапивой и с лесными ягодами, пряность свежей выпечки, старые фотографии и солнечное утро, которое бывало в Колдстрейне настолько редко, что этого было почти не вспомнить. Но рядом с Джозефом хотелось вспоминать абсолютно всё хорошее и светлое, в том числе и летние утра, когда мы просыпались в одной кровати в его большой квартире.

Когда мы были вместе.

– Привет, – я шумно выдохнула, когда отстранилась от его тёплой фигуры и вновь почувствовала холод, – давно не виделись.

Джозеф нахмурил свои толстоватые, слегка пышные брови над небольшим носом – ровно так же делал Хэмфри, и, видимо, это было у них наследственное.

– Мы встречались с тобой ещё вчера, – сказал он наконец тёплым, неимоверно спокойным голосом, словно медленное плавание облаков по голубому небу.

– Да? – растерянно моргнула я, снимая верхнюю одежду и вешая её на крючок в стене. – Вчера ведь была среда, ты в этот день обычно работаешь.

– Вчера был четверг, – внимательно глядя мне прямо в глаза, заметил парень. – Разве ты не помнишь?

В груди тут же засело до безобразия пакостное чувство – что-то между диким страхом и стыдом, от которого хотелось провалиться под землю. А страх ведь был в том, что я и вправду не помнила вчерашний день. Ещё минуту назад я была твёрдо уверена, что сегодня четверг, но оказывается, сегодня пятница. Как же так? И даже расписание уроков меня не смутило: каждый день у меня почти одинаковые предметы кроме понедельника и субботы. Тогда почему я не помнила вчерашний день? Что случилось?

А ведь самое страшное заключалось в том, что так случалось уже не один раз.

– Конечно, помню, – улыбнувшись, быстро соврала я, будто вчерашний день вовсе и не выпадал из моей памяти, как многие другие дни. – Ты как себя чувствуешь? Выглядишь… уставшим.

И это ещё было слабо сказано. Кожа Джозефа побледнела, из-за чего края белых пятен чуть ли не сливались с нормальным цветом кожи; под потускневшими глазами залегли глубокие тени, словно кто-то размазал тушь; волосы совсем спутались и казались ещё более растрёпанными. Он как будто только что встал из постели или вернулся после бешеной суматохи: таким безжизненным, усталым и остывшим ко всему он выглядел. И это безумно меня тревожило: в отличие от меня, Джозеф никогда не был похож на типичных жителей Колдстрейна, но сейчас именно так оно и было.

– Я… приболел немного. А ты как себя чувствуешь? Не поранилась из-за мелкой драки в столовой? – вымученно улыбнулся он и тут же объяснился на моё нахмуренное лицо. – Я сегодня не был в школе, но сестра мне всё рассказала.

– Да от Тории даже боевого шрама не останется – она слишком слаба для меня, – не без высокомерия ухмыльнулась я.

– Тебе и так достаточно шрамов.

Взяв моё лицо в руку, он ласково, со всей своей нежностью поцеловал меня в висок. И это было так привычно, так приятно, что я счастливо улыбнулась – без смущения, но с благодарностью. С благодарностью за то, что только Джозеф делал меня не абсолютно одинокой в этом грязном, мёртвом бытие. Что он делал этот мир теплее, а вместе с миром – меня саму.

– Останешься с нами пообедать? Я приготовил зажаренную курицу с рисом.

Джозеф, как и его брат, смотрел на меня с той же самой мольбой, точно был утопающим и протягивал мне руку: осталось только решить, взять мне её или нет. Спасти или не спасти? Разумеется, я никогда не собиралась обрекать любимого на мучительную смерть.

– Конечно, я останусь! Тем более так вкусно звучит. И пахнет.

С широкой уверенной улыбкой я посмотрела ему в лицо, а он – в моё. Юноша был таким красивым, несмотря на свои белые пятна, таким сильным как внешне, так и внутренне – я всегда восхищалась его твёрдостью и волей характера. И это восхищение я выразила в своём поцелуе: буквально немного вытянув вперёд шею, я сначала медленно, но затем более уверенно коснулась его губ своими. Джозеф почти сразу же ответил на поцелуй, приобняв меня за талию и щекоча кожу своими отросшими кудрями.

– Я люблю тебя, – тихо прошептала ему в губы я, когда нехотя от них отстранилась с громко стучащим в груди сердцем, что было переполнено всевозможными эмоциями.

– Я тебя тоже, – расцвела на нём наитеплейшая улыбка, что Джозеф дарил только мне.

Только мне…

Сцепив руки, мы наконец-то вошли в кухню, где уже сидели за большим столом Хэмфри и его сестра – Олин, которая была на два года старше. Как у всех Филдингов, у неё были кудрявые волосы, но немного светлее, чем у остальных – цвета варёной сгущёнки, а не мокрой коры дуба. Серо-карие, как драгоценные камни, глаза всё время светились энергией и весельем, несколько родинок расположились на её милых щеках, в ушах блистали серьги, тогда как всё лицо ещё было полно детской красоты: круглый носик, мягкие губы, нетронутая косметикой гладкая кожа. Олин была красивой и в будущем могла стать ещё красивее, вот только её характер… порой желал оставлять лучшего.

– Мы вас уже заждались, – с неприязнью в голосе, будто нас отчитывала, сказала Олин и начала совершенно не осторожно нарезать себе курицу.

– Давай я тебе помогу.

Джозеф с присущей ему заботой и аккуратностью взял из рук сестры нож, тогда как она, казалось, хотела лучше случайно порезаться, чем снова терпеть помощь от старшего брата, но ничего не сказала: её взгляд был прикован ко мне и красноречиво сообщал о том, что только из-за меня девочка не устроила разборки.

Но худшее было ещё впереди.

– Как дела с учёбой? – непринуждённо спросила я у Олин, лишь бы она так с укором на меня не смотрела. – Хэмфри рассказывал, что вы писали какую-то сложную контрольную работу. А ты как написала?

Мне было совершенно плевать на это. Мне никогда не нравилась Олин, а я – ей. Между нами так появлялось напряжение и какая-то даже злость друг на друга, но я всегда была терпелива и равнодушна к её выходкам. Но вот она порой меня даже ненавидела. И из-за этого… я иногда сравнивала её с Хэмфри – оба в чём-то жестокие, словно некая наследственная связь. Но про их родителей я знала очень мало: их отец погиб, когда Хэмфри не было и года, а мать после этого стала вечно пропадать на работе, словно самое меньшее, чего она хотела – возвращаться домой и видеть своих детей. Поэтому Джозефу, как старшему брату, приходилось заботиться о них – в день и в ночь, в хорошее и плохое настроение, когда угодно и где угодно. Вот так и сейчас – несмотря на своё нездоровое состояние и даже лёгкую дрожь в руках, он помогал Олин с такой любовью, какую я ещё ни у кого никогда не видела.