— С утра барабанят. Будто по затылку.

Я вспомнил недавнюю телепередачу и поддержал разговор. Чтобы доктор не думал, будто «отрок» совсем сомлел.

— Как автоматы в горящих точках.

— В горячих…

— Ну, всё равно. В «горящих», по-моему, правильнее.

— Да?.. Возможно… Как твоя нижняя челюсть?

— Будто задубела… Так и надо, да?

— Так и надо.

Тут меня укусил новый страх.

— Скажите, а шприц… он был одноразовый?

— Вполне одноразовый и совершенно стерильный. СПИДа опасаешься?

Как он догадался? От стыда я на миг весь задубел, как челюсть. Игорь Васильевич подошёл, взял со стеклянной тумбочки блестящие щипцы. Я резко озяб. Даже ноги покрылись гусиной кожей.

— Боишься? — понимающе спросил он.

Я сказал с отчаянной честностью:

— Естественно. Кто этого не боится…

— Открой пошире… И подожди бояться, это ещё не сейчас, я только примеряюсь… Смотри! — и показал зажатый в щипцах длинный зуб с чёрной дырищей.

— Это… мой, что ли?

— Ну, не мой же… Сплюнь.

Я плюнул в блестящую чашку розовой слюной.

— Вы… прямо артист своего дела. — Я таял от счастья.

— Бесспорно. Теперь слушай совет: старайся никогда не бояться раньше времени. «Гамлета» не читал ещё?

— Фильм смотрел. Со Смоктуновским. А ещё в гимназии отрывок ставили на сцене. На английском языке…

— Ага, образованное дитя… Помнишь в его знаменитом «Быть или не быть» такие слова:

— Ага, — соврал я, — помню. Но, кажется, это не совсем про то.

— Оно про то, что воображаемые страхи часто оказываются гораздо больше, чем настоящие… Ну, ладно. Заткнём пробоину ватой, держи её пятнадцать минут. Два часа не есть и не пить. Потом сутки полощи рот после еды… Вставай, гимназист. До свидания. С Днём знаний тебя.

— Спасибо… Ой! Я сейчас у бабушки деньги возьму.

— Оставь деньги бабушке. Или пусть она ими порадует тебя. В порядке компенсации за душевные терзания.

— Ну… неудобно как-то… — промямлил я.

— Удобно, удобно. Ты уже расплатился пережитым ужасом. Больше не бойся так, помни Шекспира…

— Спасибо, — опять пробормотал я.

Бабушка нетерпеливо переживала за меня в коридоре. Я гордо оттянул нижнюю губу:

— Э!.. А?

— С ума сойти! Ты же не хотел удалять!

— А знаешь, сколько стоило бы лечение? Уже не полштанов, а целые штаны!

— А… дёрганье сколько?

— Нисколько! Из уважения к пациенту в галстучке. И в награду за его беспримерное мужество.

— Ты достойный потомок храброго кавалергарда Льва Андроновича Шеметилова-Гальского, — величественно произнесла бабушка. Глаза её смеялись.

— А ему тоже дёргали зубы?

— Не исключено. Хотя прославился он не этим, а подвигами на полях сражений.

Бабушка любила вспоминать своего прадедушку, который, по её словам, был блестящим офицером, храбрецом и дуэлянтом.

Мы пошли к трамваю. Не спешили. В школу я всё равно опоздал, был второй час. Да и опухоль со щеки не сошла ещё. Не идти же «первый раз в новый класс» с перекошенной физиономией…

— Ладно, там сегодня, конечно же, не уроки, а всякие линейки-приветствия, — утешил я бабушку и себя.

«Наградные деньги» я просить у бабушки не стал. Она и так вон сколько высадила на такси. Самое обидное, что зря: в частной поликлинике полис никто не спросил.

Наркоз отходил, десна слегка ныла, но это был пустяк. Душа у меня радовалась. Так, наверно, бывает у каждого, кто избавился от больного зуба.

Второго была суббота. Бабушка напомнила:

— По субботам у вас занятия с двенадцати.

Я сказал, что хоть с какого часа, всё равно это свинство. Даже в гимназии с её раздутой программой была пятидневка.

— Зато здесь не бывает по восемь уроков. Не ворчи… Проводить тебя?

— Я, по-твоему, первоклассник, да?

Мне очень хотелось, чтобы бабушка заспорила и проводила. Но она обрадовалась:

— Вот и прекрасно, люблю самостоятельных мужчин… Найдёшь в школе завуча Клавдию Борисовну, она про тебя знает. Отведёт в класс и всё объяснит.

Мама и отец были на работе — их тоже не баловали пятидневкой.

Мой старый школьный рюкзачок погиб на пожаре. Я сложил книги и тетради в пластиковый пакет с маркой фирмы «Альбатрос».

— Ни пуха ни пера, — значительно сказала бабушка.

Я молча посмотрел на неё: ответ, мол, знаешь сама.

Школа была недалеко, в четырёх кварталах. Её крышу я видел из окна. Путь к школьному крыльцу лежал через широкий двор с клёнами и тополями вдоль заборов. Над левым забором поднимались высокие прямые сосны — там был то ли сквер, то ли просто остатки леса. Недавний сильный ветер накидал во двор сухие лёгкие шишки, они трещали под подошвами. Этими шишками кидали друг в друга весёлые пацанята — наверно, второклассники. Побросав у скамеек ранцы, они со смехом носились среди тех, кто постарше. Старшие стояли кучками. Все такие пёстрые, не то что в нашей гимназии. Может, вчера, в торжественный день, они и приходили в пиджаках и галстуках, но сегодня всё опять по-летнему.

Я в своей отглаженной форме сразу почувствовал себя идиотом.

Но надо было держаться.

Я потрогал языком «пробоину» между зубов и окликнул одного шишкометателя — растрёпанного, тонконогого, в красной майке со слонёнком Денди.

— Эй, камрад! Где у вас кабинет завуча?

Он склонил к плечу лохматую голову, прищурил один глаз, а другим — голубым и весёлым — глянул с любопытством.

— Тебе которую завуч? Для маленьких или для старших?

— Для таких, как я. Которая Клавдия Борисовна.

— Она не в кабинете, а вон она! — Он вытянул коричневую руку. — Которая в зелёном платье.

Я глубоко вздохнул для храбрости и пошёл навстречу новой жизни.

— Подожди! А что такое «камрад»? — голубой глаз мальчишки требовательно смотрел мне вслед.

— Ну, это вроде как «боевой товарищ»…

— А! Тогда годится!

Завуч Клавдия Борисовна выслушала меня и покивала:

— Да, помню. Твоя бабушка приносила документы… — И одной из учительниц, которые оказались рядом: — Дора Петровна, это ваше пополнение, я предупреждала.