Братков влетел в библиотеку, как упругий, туго надутый мяч. Маленький, плотный, с коротким седым бобриком, веселыми глазками на коричневом от океанского загара лице. Казалось, его кто-то крепко пнул. Пробив дверь, он внес в комнату звон удара и сейчас станет отскакивать от стен, потолка, пока не иссякнет энергия толчка.

– Здравствуй, Юра, – кинулся он обниматься с Лабазовым. – Ну, как самочувствие? Ничего, ничего, молодцом. Сколько можно тебя уговаривать? Плюнь ты на все, поедем со мной на Карибы. Остров назвал твоим именем – Юрьев остров. Дворец, порт, яхта. Поймаем тунца на полцентнера. Мулатки. Отдохнешь недельку от своих чумных забот. – Он обнимал Лабазова за плечи, заглядывал в глаза, словно хотел убедиться, здоров ли тот, в силах ли их дружба.

– Ты что хотел? – сухо спросил Лабазов, освобождаясь от объятий друга.

– К тебе не пробьешься. Твой Дробинник как овчарка. Ты ему скажи, чтобы своих пропускал и не лаял.

– Много работы. Времени нет совсем. Ты что хотел?

– Смотри-ка, что я тебе подарю. – Братков полез в карман и вытащил большое золотое яйцо, усыпанное алмазами. Протянул Лабазову.

Тот принял и небрежно рассматривал. Казалось, подарок был ему неприятен.

– А ты раскрой, раскрой яичко! Вот здесь кнопочка.

Он помог Лабазову найти кнопочку, нажал. Яйцо растворилось, превращаясь в цветок лилии. В сердцевине цветка открылась изящная танцовщица, золотая балерина, которая стала кружиться, плескать ногами.

– Узнаешь? – радостно хохотал Братков. – Специально для тебя изготовил.

Лабазов поморщился. Это был намек на его затянувшуюся связь с красавицей балериной, о чем судачил весь Интернет, упрекая президента в распутстве.

Лабазов закрыл яйцо и небрежно положил на стол:

– О чем ты пришел просить?

– Пустяк, не стал бы тебя беспокоить. Хочу купить нефтеперегонный завод в Беларуси. С батькой договорился, уломал. Он упертый, цену заламывал, но вроде бы сговорились. И вдруг отбой. Что такое? Оказывается, наш-то друг закадычный, Вещий Олег, Олежка наш лупоглазый, у которого зеньки алюминиевые, договорился за моей спиной с батькой. За ту же цену. Но на тебя ссылался, дескать, ты заинтересован в покупке. И батька, который от тебя очередной кредит ожидает, переиграл сделку в пользу Олежки. Так я о чем прошу. Ты цыкни на Лупоглазого, чтобы не щеголял твоим именем. Он, где надо, дружбой твоей щеголяет, а в других местах кроет тебя почем зря. – Братков возмущался вероломством былого друга, старался заразить Лабазова своим возмущением. – Он ведь знаешь, о чем, подлец, говорит? Что ты его избрал своим преемником. Что, дескать, ты устал, хочешь уйти из Кремля. Уехать со своей балериной куда-нибудь в Альпы. И там кататься на лыжах, любоваться ледниками, озерами. Балерина будет танцевать для тебя босиком на альпийских цветах.

Братков воздел руку, изображая танцовщицу, но не подпрыгнул, не ударил ножкой о ножку, а тронул Лабазова за рукав:

– Юра, поговори с Лупоглазым. Он ведь предатель. Мне этот заводик позарез нужен, а ему соликамского калия хватит. Он – Иуда, а я твой верный друг.

Лабазов сбросил с рукава пятерню Браткова, отряхнул пиджак, словно на нем оставалось пятно.

– Он предатель, а ты, Семен, мой верный друг? – Глаза Лабазова сузились, превратились в узкие щели, в которых исчезли зрачки. Губы растянулись в волчьей улыбке, предвещая вспышку гнева. И Братков, зная эти приступы бешенства, повернулся к Лабазову боком, подставляя под жестокий укус плечо.

– Ты говоришь, что безмерно мне предан? Но разве не ты тайно финансируешь этот жидовский телеканал «Золотой дождь», где меня называют фашистом и людоедом?

– Побойся Бога, Юра! Это клевета! Это Лупоглазый марает меня, вбивает клин в нашу дружбу.

– Молчать! – тихо, с сиплым свистом в горле, произнес Лабазов. – А разве не ты тайно посылаешь деньги всей этой болотной сволочи, и они устраивают свои собачьи марши и вешают мое чучело, будто я – нюрнбергский преступник?

– Да что ты! Да господи! Да это враги! Если не Лупоглазый, то Железнодорожник! Он на своих «Сапсанах» совсем очумел. Он говорит, что ты его выбрал преемником.

– Молчать! – Губы Лабазова побелели, и его длинная улыбка стала еще страшнее. – А разве не ты подкармливаешь сайты, на которых распространяются обо мне всякие гадости. Что будто бы я зазываю к себе в резиденцию балерин, и они танцуют передо мною голые. Что я держу в клетках маленьких птичек, ощипываю их заживо и наслаждаюсь их писком, их мучениями. Что у меня рак в последней стадии, я едва хожу, и скоро уйду из Кремля. Не твоих рук дело?

– Юра, клянусь! На иконе клянусь! Наговор! Хотят нас поссорить! Это Узбек ненасытный, которому шашлыки продавать, а ты ему всю русскую сталь подарил! Или Торговец оружием, у которого из жопы ворованный ствол торчит! Или этот Иудей с тройным гражданством, который все русское золото под себя подобрал! Они тебя ненавидят, метят на твое место. Знают, что я тебе настоящий друг, и хотят нас поссорить. Чтобы ты остался один! – Глаза Браткова трусливо скакали, как у раненого зайца, который ожидает выстрела. И одновременно зло и безумно блестели, как перед последним предсмертным броском.

Но выстрела не последовало. Гнев Лабазова вдруг иссяк и свернулся, как сворачивается молоко. Сменился больной усталостью, жалобной укоризной:

– Как вы меня обманули! Вы были мелкими офицериками, жалкими цеховиками, жуликоватыми клерками. Я дал вам все. Русскую нефть и газ. Русский никель и алюминий. Русскую сталь и чернозем. Я передал вам русские железные дороги и порты. Русское золото и алмазы. Я хотел, чтобы вы стали опорой государства, руководили промышленностью, определяли политический процесс. Вместо этого вы вывезли все ценности за границу, вывели свои миллиарды в офшоры, купили острова на Карибах, дворцы в Эмиратах, футбольные клубы в Испании и Англии. И теперь интригуете против меня, примериваете на себя Кремль, рветесь каждый стать наследником. Вы, дикие алчные ничтожества, разорвете Россию на части. Если я исчезну, вы устроите гигантскую бойню, потопите Россию в крови. Вы привозите в Россию то Благодатный огонь из Иерусалима, то Пояс Богородицы с Афона, но вы несете в Россию гибель. И некому вам сказать: «Покайтесь, ехидны!» Некому отрубить ваши ядовитые щупальца! – Лабазов осунулся, пожелтел. Лицо усохло и постарело. Виски ввалились, и на них мучительно запульсировали синие жилки. Он выглядел больным и беспомощным. И это приободрило Браткова, вернуло ему смелость и упрямую наглость.

– Ты ведь тоже хорош, не белым пушком покрыт. Каждая третья капелька нефти, которая из России течет, кому она в карман капает? С каждого самолета, с каждой ракеты и пушки кому «оборонный процент» поступает? Мы по твоему приказу самых козырных тузов из нашей колоды выкинули. Один в Лондоне под камнем лежит, другой в зоне баланды всласть нахлебался. А их-то бизнес к кому перешел? Так что пока ехиднам не время каяться!

Братков блестел белыми вставными зубами. Наслаждался видом немощного Лабазова, из которого, казалось, истекает жизнь.