— Черт побери, Джордж! Зачем все так усложнять? Почему бы тебе не спуститься минут на десять? А потом снова туда заберешься и будешь изображать антенну до самой ночи.

Он покачал головой, уселся поудобнее и тронул кость языком. Не знай я Джорджа, то стал бы возражать, но у моего приятеля был ко всему свой подход. Чтобы остаться в числе его друзей, надо было просто с этим смириться. Лизнув кость несколько раз, он осторожно сжал ее кончик передними зубами — осторожно, чтобы не перекусить. Стоя внизу, я услышал высокий звук, когда его зубы прикасались к кости, словно щелкали кастаньеты. У меня по коже мурашки пробежали при мысли о том, чтобы взять этакую мерзость в рот.

— Ну и как она на вкус?

— Я не уверен, что это в самом деле кость, Фрэнни. Она очень сладкая.

— Она лежала в земле, Джордж! Может, впитала в себя… — Я умолк на полуслове, увидев, что он не слушает. О чем бы вы ни говорили, Джордж, если ему становилось неинтересно, переставал вас слушать. Общение с ним было бесконечным уроком смирения и тщательного выбора слов.

Настал черед и пера. Эту улику он долго обнюхивал, а лизнул всего лишь раз, да и то довольно небрежно. Это выглядело более отталкивающе, чем его манипуляции с костью, и я отвел глаза. Я увидел, что Чак перестал облизывать свое хозяйство и за компанию со мной разглядывает Джорджа.

— Ты лижешь свои яйца, а твой хозяин — перья. Два сапога — пара. — Я взял Чака на руки и в ожидании результатов лабораторного исследования с крыши поцеловал его морду.

Джордж ткнул в мою сторону пером.

— Эта штука напрямую связана с тем, о чем я думал перед твоим приездом.

— И что же это такое, скажи на милость?

— Теории заговора.

— Вот, значит, как: ты сидишь на крыше, изображая из себя антенну, и размышляешь о теориях заговора?

Он словно меня не слышал.

— В Интернете есть больше десятка тысяч сайтов, посвященных всевозможным заговорам, которые, как думают многие, привели к гибели леди Дианы. Самая существенная из мотиваций, лежащих в основе теории заговора, — мнительность: мне, мол, не говорят правды. Так же и в твоем случае, Фрэнни. Ты как полицейский привык рассуждать логично. Но здесь никакой логики нет и в помине. Пока во всяком случае. Тебе не говорят правды. Что тебя больше огорчает — возвращение собаки или то, что она оказалась в багажнике твоей, а не чьей-нибудь еще машины?

— Признаться, я об этом как-то не думал…

— Всему этому может быть два объяснения: реальное и метафизическое. В первом случае все просто: кто-то подсмотрел, как ты хоронил пса, и решил сыграть с тобой шутку. Стоило тебе выйти из леса, как они раскопали яму, вытащили тело и нашли способ засунуть его в твой багажник, когда машина осталась без присмотра.

— А что же насчет кости? Я ведь оставил ее в кармане куртки. Ее-то им как удалось вытащить?

Он поднял вверх палец.

— Погоди. Мы пока всего лишь теоретизируем. Кто-то воспользовался собачьим трупом, чтобы сыграть с тобой эту мерзкую шутку. И им это удалось — смотри, как ты расстроился… Другое объяснение состоит вот в чем: это знак какой-то могущественной силы. Это случилось, потому что ты по какой-то причине был избран. Собака возвращается, кость и перо оказываются вместе, твоя машина заводится, когда считается, что она поломана. Думаю, она не заводилась у Магды, потому что собака уже лежала в багажнике и ждала, когда ты ее обнаружишь. Это все только предположения, в них нет никакой логики, потому что для таких дел наша логика не годится. Погоди минутку. — Он прошел к противоположной стороне крыши и спустился по старой деревянной лестнице, которая была приставлена к стене дома. Подойдя к нам, он пощекотал нос собаки разноцветным пером, которое Чак не очень настойчиво попытался схватить зубами. — Хочу тебе кое-что показать в доме. Но прежде вот что: у меня появилась идея, хочу ее испытать. Что, если мы перезахороним Олд-вертью у меня на заднем дворе?

— Зачем?

— Мне любопытно будет поглядеть, что из этого выйдет. Если он снова к тебе вернется, то я об этом узнаю сам, а не от тебя. — Он забрал у меня Чака, и пес принялся с остервенением вылизывать ему лицо.

— И что, по-твоему, все это означает?

— Возможно, дурацкий розыгрыш, но надеюсь, кое-что другое.

— Зачем мне Бог, который засовывает в мой багажник дохлых собак?

— Может, это вовсе и не Бог. Может, это что другое.

— Нет, приятель, у меня от этой срани мозги набекрень. Довольно с меня и девчонки в доме. Помнишь, когда меня подстрелили? Я пару часов был одной ногой там. Магда говорила, они уж и священника собрались звать, чтобы прочитал надо мной отходную. Но разве моя душа вышла из тела и поплыла навстречу яркому свету? Нет. Видел я Бога? Нет. — Я потер подбородок. — А насчет запаха что скажешь?

Он опустил глаза.

— Я не чувствую никакого запаха.

— Что?! Не чувствуешь? Да меня и сейчас просто с ног сшибает!

— Нет, Фрэнни. Я ничего не чувствую.

Дом у Джорджа, в отличие от него самого, совершенно нормальный. Все здесь в порядке, ничего особенного. Мы с Магдой как-то у него обедали: вареная говядина и батончики «Марс» на десерт. После Магда мне сказала: «Дом у него такой обыкновенный, что поначалу начинает казаться — у, жуть какая, но потом понимаешь: ничего тут нет, кроме скукотищи». Из общего стиля выпадали только всякие новейшие прибамбасы — они тут лежали повсюду, ждали, когда мистер Дейлмвуд разъяснит будущим недоумевающим покупателям, как к ним подступиться.

— А это что еще за штука? — Я поднял с пола вещицу, похожую на гибрид CD-плеера и миниатюрной летающей тарелочки.

— Не тронь, Фрэнни, сломаешь! — Он искал что-то на полке, забитой огромными альбомами по искусству. — Сядь и подожди минутку. Я сейчас.

— Послушай, когда б я ни пришел, ты меня всякий раз осаживаешь!

— Вот она где! — Он вытащил альбом величиной с дверь, поглядел на свою руку, поморщился и вытер ее о штанину. Потом открыл книгу и принялся ее листать. — Тебе что больше нравится — быть избранным или стать объектом розыгрыша?

— Что ты хочешь этим сказать? — Я поднял плеер-летающую тарелочку и, подержав секунду в руке, положил на прежнее место.

— Что бы ты предпочел — пережить метафизическое приключение или чтобы какой-нибудь тип выставил тебя дураком?

— Нет. Мои домашние гонят меня вон от телевизора, когда смотрят «Секретные материалы» и «За гранью возможного», потому что, когда там показывают всякие чудеса, меня начинает разбирать смех.

Судя по выражению его лица, Джордж перестал меня слушать, как только я сказал «нет». Но вдруг он замер, неожиданно прекратив листать страницы, и на лице его появилась улыбка, каких я за ним прежде не замечал — вся его физиономия засияла, как воздушный шарик, взмывающий ввысь. Но не только это. Второй раз за последние два дня по выражению на чужом лице мне становилось ясно, что ко мне неотвратимо приближается какое-то важное событие и я должен пристегнуть ремень безопасности, чтобы достойно его встретить. В первый раз это случилось перед тем, как Сьюзен рассказала о своем разрыве с мужем. Но перемена в лице Джорджа подействовала на меня сильнее, потому что он был не склонен выплескивать наружу свои эмоции. Я-то слишком хорошо его знал, а кто другой вполне мог бы принять за недоумка. Он никогда не реагировал на события жестами и восклицаниями.