Я отрываюсь от своих мыслей о голоде и детстве и оглядываюсь по сторонам. Волосы Карвина всё так же аккуратно зализаны, его взгляд бездумен и отрешён. Кажется, суп из генно-модифицированной жёлто-зелёной брокколи сам засасывается ему в рот. Напарник Тода Блэйн сидит рядом с Джес – заведующей всеми лабораторными исследованиями отдела. Если меня сделают руководителем лаборатории, она станет моей непосредственной начальницей.

Она аккуратно отправляет ложку с супом себе в рот, поправляя другой рукой блестящие выпрямленные рыжие волосы. Я почти ничего о ней не знаю. Она иногда приходит к нам в лабораторию, обходит все столы и что-то помечает на своём планшете. Никто точно не знает, что она там за записи ведёт, может, это она рассказал нашему шефу Пошу, что я работаю лучше других. Хотя какое там лучше других. Агафия – самая перспективная, потом Тод. Карвин и Блэйн всё повторяют за ними, у них нет своих идей и вдохновения, они лишь копировальщики.

За третьим столом в нашей лаборатории работают девушка с тёмными волосами и смугловатой кожей – Хартия и парень с широко расставленными как у рыбы-молота глазами – Одак. Мы с ними друг друга не замечаем. Они варятся в собственном соку. Обычно на обеденных перерывах они сидят вместе и тихо чавкают. Иногда мне кажется, что между ними есть какая-то связь, возможно, даже роман, но меня это не касается.

Я ещё раз окидываю взглядом стол. Никто ни с кем, ни о чём не разговаривает. За столом редко когда кто-то говорит, но сегодня особенно безмолвно. Агафия молчит как рыба, кажется, что рядом со мной сидит лишь её тень, призрачная и пустая. Я оглядываюсь вокруг и смотрю, как остальные тихо хлюпают супом. Через некоторое время все как по команде тянутся к подносам со вторыми блюдами. Сегодня из гарнира на выбор есть печёный красный картофель, тушёная фиолетовая капуста, плоские мучные спагетти с томатным соусом. Из мясного тефтели из волокон искусственного мяса, говяжья отбивная в чесночном соусе, бекон. Присутствующие безмолвно поедают второе и смотрят в сторону десертов.

Натуральной еды за столом нет. Всё выращено с применением генной инженерии. Заглядываясь в сторону Фредерика Поша, доедающего спагетти с оранжево-красным томатным соусом, я вдруг вспоминаю сегодняшний выплюнутый мною кусок помидора. Неужели и этот томатный соус сделан из таких же помидоров? Есть ли в них какие-то витамины и полезные вещества или осталась лишь форма? Я сам не замечаю, как на моём лице появляется выражение омерзения. Я больше не могу сидеть с этими людьми за одним столом. Они нафаршированы искусственными продуктами, они пропитались ими насквозь, равно как и я. Мне тошно от самого себя.

Я отвожу взгляд вниз, в сторону своей тарелки с почти остывшей суповой жижей, и краем глаза ловлю пристальный взгляд Тода, сидящего почти напротив меня. Я быстро поднимаю глаза на него и тут же опускаю. Он тоже почти ничего не съел. Почему он так на меня смотрит? Негодует, потому что меня хотят назначить начальником, или есть какие-то другие причины?

Пош начинает медленно подниматься из-за стола. Это сигнал для всех нас, что пора закругляться. Выходить из-за стола много позже руководителя считается дурным тоном и неуважением к работе. Я опять задерживаюсь, жду, пока все уйдут. Теперь в помещении нет никого, кроме обслуживающего персонала. Две женщины средних лет быстро убирают со стола. Поверхность белой скатерти стремительно пустеет.

Между каждой парой из четырёх окон находится по пилястре с серебристой окантовкой. Верхняя часть каждой из пилястр оканчивается капителью с буквой «П» наверху, составленной из орнамента, похожего на сплетённые цепочки ДНК. Я впервые замечаю, насколько в окнах чистые и прозрачные стёкла. Их словно нет вовсе. Встав и подойдя к окну, я смотрю на раскалённое добела солнце. Оно припекает, неспешно прокатываясь по светло-синему небосводу. В последнее время я много думаю о солнце. Каково ему нас здесь греть? Так ли сильно изменилась его активность за последние десятилетия? Какое солнце видели дедушка и бабушка в своём детстве?

Я выхожу из переговорной и собираюсь пройти по широкой рекреации к нашей лаборатории, когда навстречу внезапно выскакивает Кристини. Она смотрит на меня с полуулыбкой. Откуда она здесь, недоумеваю я. Сотрудникам сторонних отделов запрещено здесь находиться. Видимо, как-то договорилась сюда прийти, не без помощи своей покровительствующей мамочки. Она улыбается, но её глаза стеклянны и пусты. Они широко распахнуты и обрамлены густыми, длинными ресницами. На её голове металлический обруч, который может менять цвета. Кристини всем говорит, что обруч реагирует на её настроение, но на самом деле она сама выставляет цвет. На ней строгий светло-розовый пиджак и такого же цвета юбка чуть выше колен. Пояс подчёркивает стройность фигуры.

– Трэй, вот ты где! Я уже было хотела заглянуть в лабораторию, – восторженно произносит она.

«Только этого мне ещё не хватало, – с ужасом думаю я. – Тогда меня не повысят, а, наоборот, ещё и уволят за романы на работе».

– Да, я тут, – спокойно отвечаю я и пытаюсь натянуть подобие улыбки.

– Слушай, в пятницу будет корпоративный бал, давай туда вместе сходим?

– Да, почему нет, – выпаливаю я, не подумав.

– Ну и славно. Он, правда, поздно, почти в десять, – говорит Кристини, скрещивая белые кисти рук чуть выше пояса, – но мы ведь все тут рядом живём, не на окраину же ехать, – она хихикает. – Можешь и ко мне зайти. Она старается заглянуть внутрь меня своими широко распахнутыми глазами. В её лице удивительным образом сочетается детскость и своеобразная строгость.

Внезапно я вспоминаю, что в субботу обещал маме и Никсе приехать к ним. Поезд в семь утра, а ещё надо собраться. Наш многоквартирный дом стоит в самом конце района, на границе с деревянным посёлком. Из-за границы и медленной скорости поезд тащится почти целый час, а иногда и дольше. В Мингалосе общественный транспорт, пересекающий разные районы, не может двигаться со скоростью больше тридцати километров в час. Квадромобиля у меня пока нет, мне его не потянуть. Автобусные рейсы начнутся только с июня, поэтому придётся ехать на поезде, который ходит раз в два часа. Не позднее девяти я обещал быть у мамы.

– Кристини, эээ, а раньше никак нельзя? Мне с утра рано подрываться и ехать к своим.

– Ну что ты! Это же бал! И вообще мы же с тобой не маленькие.

– Ну ты-то да, а я ещё под вопросом, – отшучиваюсь я.

Кристини старше меня почти на три года. Её задевает вопрос возраста, иногда даже раздражает, но она почти не выплёскивает эмоции, чтобы не создавать дополнительных мимических морщин. В центре все хотят быть вечно молодыми и красивыми. Кристини не исключение.

– Что ж, малыш, придётся тебе нарушить твой режим. Маменька далеко, всё равно ничего не узнает, – говорит она с нотками сарказма в голосе, глядя на меня искоса.

Её задевают не только вопросы возраста, но ещё и моя мама Мелиссия. Они виделись лишь единожды, когда я сдуру привёз Кристини к нам в квартиру под Новый год. С тех пор у них отношения не заладились. Мама мне ничего тогда не сказала, но я знаю, что в глубине души она считает Кристини слишком избалованной и самонадеянной, а ещё высокомерной. Кристини же, напротив, всю обратную дорогу в поезде только и пыхтела, как старый паровоз, какая у меня прямолинейная и неаккуратная мама. В тот вечер я решил, что больше сводить их вместе не буду.