Эрмина говорила быстро, ища забвения в словах, возвращающих ее к привычной, мирной жизни.

— Мари-Нутта… — повторил ее муж. — Ты не забыла, что индейское имя нашей дочери, Нутта, означает «мое сердце». Мне кажется, она его заслуживает. Она самая недисциплинированная из наших детей, но я чувствую в ней невероятный темперамент. Плевать на орфографию, ее ждет блестящее будущее.

— Лоранс тоже подходит ее индейское имя. Нади означает «смирная». Надеюсь, она станет художницей.

Беседа ослабила напряжение. Шарлотта выскользнула, чтобы приготовить чай, а Мадлен, в свою очередь, появилась на пороге. Лицо индианки озарилось, когда она увидела своего кузена.

— Тошан! Ты здесь!

Он звонко чмокнул ее в щеку, что было ему несвойственно. Она смущенно засмеялась.

— Мина, я купила печенье и выпечку. Я была уверена, что приедет Шарлотта. Тебе тоже достанется, Тошан.

— Мои товарищи по комнате умерли бы от зависти, если бы узнали, что я буду лакомиться сладостями в окружении трех прекрасных женщин. Насколько мне известно, раньше индейские воины имели право на всевозможные почести перед тем, как отправиться воевать с бледнолицыми. Благодарю вас, дамы!

Красавец метис закурил сигарету. Эрмина пожирала его глазами. Она все прекрасно понимала. Тошан так искрометно шутил и бахвалился лишь для того, чтобы изгнать призрак смерти из гостиной, залитой солнцем. Растроганная, она взяла руку мужа и переплела его пальцы со своими. «Любимый, я буду молиться, чтобы ты вернулся ко мне, — подумала она. — Я буду молиться своему Богу и твоему, и ты снова увидишь свои леса, свою реку, своих детей… и свою любимую женушку-ракушку, поскольку я буду ждать тебя все годы напролет. И если понадобится, я переплыву океан, чтобы встретиться с тобой».

Квебек, вторник, 19 мая 1942 года

Эрмина сидела у окна своей гостиной в домашнем платье. Тошан, проведя с ней очередную ночь, только что ушел. Несмотря на страстную нежность их объятий, она не могла избавиться от легкого чувства горечи. Все равно это были лишь короткие свидания, несмотря на то что в преддверии скорого отъезда он старался навещать ее как можно чаще, пусть даже на часок среди дня.

«Мужчина получает удовольствие, дарит его нам, но в глубине души ему не терпится скорее отправиться в другую вселенную — в мир армии, оружия, моторов, самолетов», — думала она.

Заметив фарфоровую чашку на круглом столике, она смахнула ее тыльной стороной ладони. Хрупкий предмет ударился о ножку кресла и разлетелся вдребезги. Из кухни прибежала Шарлотта и увидела осколки.

— Что с тобой, Мимина? — спросила она. — Ты стала такой неловкой. Во всем виноваты твои нервы.

— Да, мои нервы! И я не более неловка, чем обычно: я сделала это специально. Тошан уезжает в субботу. За две недели я удостоилась всего нескольких встреч, а сегодня он целое утро рассказывал мне о своих прыжках с парашютом! Какое необыкновенное ощущение — быть на борту, лететь над землей! Господи, я никогда не пойму упорства мужчин, с которым они стремятся убить себя! Как вообще эти железные машины умудряются летать? Ответь мне, пожалуйста!

Шарлотта лишь молча пожала плечами. Она заметила некоторую небрежность в облике своей подруги. Редко когда можно было увидеть ее непричесанной, бледной, с синевой под глазами.

— Дорогая моя, — укоризненным тоном сказала она, — тебе следует привести себя в порядок и одеться. Я причешу тебя и подкрашу. Ты же не собираешься оставаться весь день в таком виде?

— А почему нет? Репетиции снова отложили. Я даже не уверена, что мой контракт будет оплачен. Все очень плохо, Шарлотта! Весь мир погряз в войне. Япония, Россия, Африка… А у меня нет никаких вестей ни от родителей, ни от Симона. К тому же сегодня день рождения Луи. Моему братику исполнилось восемь лет, а я даже забыла ему написать.

— Но ты можешь позвонить!

— Да, конечно, но это не одно и то же. Я же говорю тебе, что все очень плохо. Еще хуже обстоит дело с Талой. Я не знаю, где она сейчас и что с ней! Представляешь? Я не видела Киону с прошлого лета, да и тогда мы провели вместе всего одну неделю.

Ее голос задрожал. Она всем сердцем любила свою сводную сестру, родившуюся от короткой любовной связи ее собственного отца Жослина и матери Тошана, прекрасной индианки Талы. Ребенок ничего не знал об их родстве. Это была необычная девочка, обладающая редкими способностями ясновидения и билокации[11], подобно шаманам своего народа или великим католическим мистикам. Два года назад Киона показала, на что способна, и это очень впечатлило Эрмину. Она на несколько секунд закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти образ девочки с матовой кожей, золотисторыжей шевелюрой и янтарными глазами.

— Тошан уверяет меня, что его мать по-прежнему живет у Шогана, брата Мадлен, — продолжила она. — Я понимаю, письма из глубины лесов идут очень долго, тем не менее…

— И все-таки уже полдень, а ты никак не можешь расстаться с этим креслом. Давай, встряхнись.

Звонок в дверь прервал ее на полуслове. На лице девушки появилось выражение триумфа.

— Вот видишь! У нас гости, а ты в таком виде. А если это кто-нибудь из театра? Беги скорее в свою комнату, я открою.

— Наверное, Мадлен забыла ключи, — предположила Эрмина, даже не думая вставать.

— На нее это не похоже! Тем хуже для твоей репутации, — вздохнула девушка, направляясь к входной двери.

Несколько секунд спустя она оказалась лицом к лицу с Симоном Маруа. Молодые люди не виделись с тех пор, как расторгли помолвку, то есть два года. Шарлотта покраснела до кончиков ушей. Она с трудом справилась с желанием захлопнуть дверь из лакированного дуба, чтобы убрать с глаз долой облик мужчины, которого так любила, почти обожала.

— Привет, мисс, — произнес он со смущенной улыбкой. — Я не знал, что ты в Квебеке.

Слово «мисс» отозвалось болью в сердце Шарлотты. Симон часто ее так называл, когда она была подростком. Девушка опустила голову, сожалея, что не может забиться в мышиную норку.

— Привет. Полагаю, ты приехал к Эрмине, — сухо ответила она. — Входи, я как раз собиралась гладить белье. Не буду вам мешать.

— Но ты и не мешаешь, — возразил он.

— Перестань ломать комедию, — прошипела девушка сквозь зубы. — Что касается меня, то я надеялась, что больше никогда не встречу тебя на своем пути. Никогда!

С этими полными ненависти словами она оставила его одного. Эрмина, слышавшая основную часть их разговора, медленно подошла к юноше и, увидев такое родное лицо Симона, которого любила как брата, заплакала.

— Входи скорее, — рыдая, пробормотала она и раскрыла объятия.