- Он все равно член моей семьи.

- Но… - Ханна заколебалась, но потом все же заставила себя заговорить, чтобы понять, как он представляет будущее: - Вы хотите иметь собственных детей?

- Мы сможем обсудить этот вопрос позже, если вы решите, что хотите еще детей.

- И что? Тогда наш брак перестанет быть платоническим?

- Как мы оба теперь знаем, отец больше не обязан присутствовать при зачатии его ребенка. - Он бросил сардонический взгляд на ее живот.

- Значит, у вас нет желания заниматься со мной сексом, - сказала Ханна, не считая нужным говорить обиняками. - А с другими людьми? Вы гей? - спросила она.

- Почему вы так решили? Нет, я нормальный мужчина, который нередко подолгу обходился без секса. Обойдусь и дальше. А вы?

- Тоже. - Ведь она носит ребенка, которого зачала без секса, не так ли?

- Вы планировали сидеть дома и работать на удаленке. Вы можете все это делать в Вааки.

Не все. Иногда нужно побегать. Но да, многое она может сделать в онлайне и по переписке с различными библиотеками и архивами.

А ведь у него получается! У него получается уговорить ее! И она уже успела устать от их войны, у нее нет сил противостоять его несокрушимой логике.

- Акин, я не могу просто так взять и уехать. У меня осталась работа…

- Все будет улажено. Мои люди закроют вашу квартиру и отправят ваши вещи. Вашему работодателю будет отправлено уведомление.

Его люди, наверное, уже приступили к этому, пока они тут разговаривают, подумала Ханна. Он быстро отсекает ее от прежней жизни и перекрывает ей путь назад.

- Что конкретно произойдет, когда я окажусь там? - Ханна ненавидела себя за то, что спрашивает об этом. Ее вопрос звучал так, будто она почти сдалась.

- Мы тихо поженимся. Сразу же. Потом об этом будет объявлено в прессе. Нам понадобится появиться на публике только после рождения ребенка.

- Прямо-таки мечта каждой девушки, - грустно усмехнулась она. - А я вот этого не хочу… - У нее так сильно сдавило горло, что ей пришлось замолчать.

- Знаю. - И почему у него в голосе столько сочувствия? Если бы он откровенно злобствовал, она могла хотя бы ненавидеть его. А сейчас в его тоне слышится та же мука, что и у бабушки, когда она делилась с ней печальными истинами. «Жизнь несправедлива. Мы не всегда получаем то, что хотим».

Ханна набрала в грудь побольше воздуха, намереваясь протестовать, но через секунду выдохнула. Она сдулась как воздушный шарик. Сдерживая слезы, она вдруг ощутила острую тоску по бабушке.

- Ханна, о вас будут хорошо заботиться. У вашего ребенка будет потрясающая жизнь.

- Но он будет не мой. - И ребенок не ее. И жизнь не ее. - Акин, я никогда вас за это не прощу.

Ханна с ужасом представила, что ее ждет. Она окажется в совершенно незнакомом месте и будет там абсолютно чужой, без знания языка и обычаев. Да, ее кое-чему научат, преподадут ей базовый курс хороших манер, однако она все равно не станет бриллиантом для Акина и его семьи. Люди вроде него не знают, каково это для таких, как она. Да и не хотят знать. Ей придется прятать свои страдания точно так же, как во время учебы в школе, которая превратилась для нее в самый настоящий ад.

И как будут относиться к ее сыну, если окажется, что он не похож на херувима с картин Боттичелли?…

Она с осуждением посмотрела на Акина.

- Что? - осторожно спросил он, чувствуя в ней перемену.

Никто и никогда не посмеет задирать ее сына. Никто. Никогда. А если посмеет, то испытает на себе ее безудержный гнев.

Ханна еще не знала, как будет защищать своего сына в том мире, где они окажутся, но понимала: положение матери монарха дает ей достаточно власти, чтобы отражать атаки на ребенка.

- Если я поеду с вами, я хочу подписать брачный договор, который четко и ясно обозначит условия нашего брака и развода. В нем недвусмысленно должно обозначаться мое абсолютное право контролировать каждый этап воспитания ребенка. Если вы согласны на это…

- Согласен.

- Ловлю вас на слове. И никакого вранья, - напомнила она, указывая на него пальцем.

- Даю вам слово. И предлагаю перейти на «ты».

- Отлично. - Она открыла дверцу и остановилась в начале красной ковровой дорожки, которая вела к трапу и на которую падал снег.

О чем, ради всего святого, она думает?

Но Акин уже подошел к ней и подал руку, чтобы препроводить ее в свой мир.

Глава 3

Когда Ханна, сев в кресло, привалилась головой к стеклу иллюминатора, Акин решил, что она так выражает свою обиду. Но потом выяснилось, что она заснула.

И в нем поднялось нечто сродни угрызениям совести или озабоченности и попыталось пробить броню чести, которой он защищался от трудно переносимых состояний души.

Перед взлетом Ханна о чем-то переговорила с медсестрой. Она стойко переносила все тяготы, если не считать того, что тяжело дышала после того, как поднялась по трапу. Если бы он тогда понял, как сильно она устала, он бы отправил ее в каюту. Он даже начал будить ее, но у него ничего не получилось - так сильно она была вымотана.

Дождавшись, когда самолет займет эшелон, он жестом приказал принести подушку и опустил спинку ее кресла, а затем накрыл ее одеялом.

Откинув спинку своего кресла, он тоже попытался заснуть, но сон так и не шел к нему. Он чувствовал себя так, будто двадцать лет прожил на адреналине. Время шло, а лучше ему не становилось.

Он сказал Ханне, что ее сын не может вырасти в Америке, а в восемнадцать принять бразды правления Бааки. Какая ирония! Он, Акин, не готов к этому и в тридцать два!

В его стране - и в его семье - для этой роли воспитывали первого сына. Мальчика баловали и поддерживали, перед ним преклонялись. Вне школы Эйджаз все время проводил с отцом, изучал тонкое искусство дипломатии и протокол.

Акин всего лишь являлся запасным, страховкой. Его признавали членом монаршей семьи, но отодвигали в сторону как расходный материал. Вне школы его учили военному делу с самых азов. В двенадцать он стал пехотинцем. Непотизм не сыграл никакой роли в