Мне приходилось бывать у него дома. Его жена Вика была тоже дерганой, но в отличие от Никиты дерганой, так сказать, на всю голову. Так что иногда она заказывала мне всякие штучки, которые изготавливались в Секторе и которых нельзя было достать в Москве. Вика мне не нравилась. Страдала перепадами настроения, а я с детства не любил психованных. Чагин, надо сказать, мне тоже не особо нравился. Временами даже меньше нравился, чем его жена. Вика по крайней мере радовалась моему приходу, а он вел себя надменно, отвечал всегда односложно и старался побыстрее вытолкать меня за дверь.

Последний раз я был у Чагиных в канун 8 Марта (праздника, который уже давно праздновали исключительно в Секторе), привозил Вике открытки и сделанные в Секторе сувениры.

А на фотографии Чагин и Анфиса стояли на фоне черешневого дерева, усыпанного спелыми ягодами, и это значило, что снимок был сделан приблизительно в конце мая.

С марта по май много воды утекло, думал я. Точно так же, как и с мая по сентябрь, то есть по сегодняшний день. Все, что угодно, могло случиться за это время. С Чагиным и Анфисой в том числе.

Про Чагина среди рюкзачников ходили разные слухи.

Как будто бы он даже был причастен к жуткой панике среди ангелианцев, случившейся этой весной в Секторе. Ангелианцы – это люди, которые поклоняются некоей Анжеле, будто бы являющейся представителем Воздействия на Земле и способной посылать смс-ки на давно умершие мобильники и вообще умеющей делать разные чудеса. В существование этой Анжелы я, конечно, не верил. Думал, что фокусы с смс-ками в храмах ангелианцев были сродни плачущим иконам и тому подобной лабуде.

Однако я знал как минимум десяток людей, которые утверждали, что в один прекрасный апрельский вечер в Секторе и в самом деле неожиданно включились все мобильники. Люди якобы чуть с ума не посходили, бегали по улицам голяком, визжали и плакали, и всё из-за того, что подумали – конец пришел эпохе Переворота. Что боги смилостивились и снова будет все, как раньше: кредиты, поездки в Египет, ютуб, авиарейсы и крутые тачки. Снова заработают компьютеры и двигатели внутреннего сгорания. Включится телевидение, и на экраны выскочат гиперсуперзвезды эстрады и журналистики. И хрен с ними, с чистыми реками и птичьим пением по утрам! Мир снова станет маленьким, в восторге решили дерганые, а торговые брэнды – большими, и снова можно будет метаться по жизни туда-сюда, а не сидеть уныло и не пялиться на этот дебильный рай вокруг, который мог удовлетворить только конченых кретинов, какими, вне всякого сомнения, были все тихие, пусть даже их теперь и абсолютное большинство.

Ну вот, говорят, что через полчаса этих диких плясок мобильники успешно сдохли, истерия кончилась, а в церкви ангелианцев вскоре появилась концепция третьего пришествия Анжелы и соответственно подробные толкования того, почему второе пришествие не увенчалось окончательной победой сил прогресса над застоем и мракобесием Тихого мира.

И вот, говорили, что Чагин тоже вроде бы находился в это время в Секторе и каким-то концом был к этому всему причастен. И хотя я понимал всю неправдоподобность этих рассказов, они меня сильно напрягали.

Так что я был и рад, и не рад, что мы нашли эту фотографию. Кто знает, в чем замешан Чагин и на чьей он стороне? В общем, все время, что мы тряслись в метро, настроение менялось у меня с такой скоростью, что даже Вика Чагина могла бы мне в этом позавидовать.

Когда мы выкатили велосипеды из метро, пошел теплый проливной дождь. У выхода под дождем стояла чья-то оседланная лошадь с черной гривой, заплетенной косичками. Она встряхивала под дождем головой и косила глазом и показалась мне чем-то очень похожей на Анфису на фотографии.

Люди на улицах сняли обувь и шли по лужам пешком. Мы старались объезжать их подальше, чтобы не обрызгать водой из луж. Одного здоровенного мужика в брюках с подвернутыми штанинами все-таки окатили водой, но он только засмеялся и помахал нам вслед.

Неужели за этим фасадом радости, уверенности и безопасности что-то кроется? Неужели какой-то червячок незаметно подъедает это райское яблоко изнутри?

С такими мыслями я оставил Надю во дворе дома на Анадырском проезде, в котором жил Чагин. Когда я заходил в подъезд, она сидела под большим разноцветным грибком на детской площадке и сквозь струи дождя испуганно смотрела на меня.

Я, как мне казалось, понимал причину ее испуганного взгляда. Она боялась, что я сломаюсь, не сдержу обещание, и тогда, конечно, все рухнет. После такого падения уже нельзя будет восстановить наших отношений. Для меня это был последний шанс, может быть, зря я так заострил проблему и поставил на карту всё. Но что сделано, то сделано.

Войдя в лифт, я нажал на девятку, так как Чагин жил на девятом этаже. Занимал весь этаж. Теперь многие жили просторно, и это не было чем-то необычным.

Однако лифт почему-то поднялся до восьмого этажа и остановился. Я еще и еще раз нажал на девятый – безрезультатно. В конце концов, отирая с лица воду, набегающую с мокрых волос, я шагнул на площадку и нос к носу столкнулся с крупным мужчиной в обтягивающей белой футболке. Мужчина внимательно посмотрел на меня подозрительными глазами дерганого и спросил: «Вы к кому?»

Колени у меня подогнулись. В Тихой Москве таких вопросов не задают.

– К Чагину.

– По какому вопросу?

Мне показалось, что он сейчас крикнет: «Стоять! Лицом к стене! Руки на стену! Раздвинуть ноги!»

– По личному, – еле слышно прошелестел я.

– Где живете?

Мне следовало спросить: «А вы кто такой?» Но как-то само по себе вылетело:

– В Сокольниках, на Короленко.

– В Тихой, значит. Давно? – Мужчина с интересом разглядывал фингал у меня под глазом. – А это откуда?

Он поднял руку, чтобы показать на синяк, а может быть, и коснуться его, но совершенно неожиданно для самого себя я мгновенным инстиктивным движением левой руки остановил его. И сам испугался.

– Да так, с велосипеда упал, – извиняющимся тоном пояснил я.

– С велосипеда, значит? Серега! – крикнул мужчина.

В открытой двери одной из квартир появился еще один мужчина, не такой широкий в плечах, но выше первого почти на полголовы.

– Серега! Смотри, какое чудо к нам пожаловало.

– Э-э, стой, – сказал Серега, – подожди. Я его знаю, он безобидный. Это рюкзачник. Ваня. Правильно я говорю? – спросил он у меня.

– Правильно, – ответил я, облегченно сглотнув.

– Ты к Вике? Ее нет дома.

– Нет, я к Никите.

– Зачем?

– У меня есть к нему важный разговор.

– Какой?

У меня было полное ощущение, что я нахожусь в Секторе. Ни разу за последние пять лет в Тихой Москве я не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разговаривал с кем бы то ни было подобным образом.