Я хотела попасть в свою комнату, но не решалась зайти в дом. Как я взгляну ему в глаза? Мой бедный отец, наверное, всего лишь вышел срезать цветы. Потому что он всегда делал это для меня. Когда я возвращалась из школы, ваза с цветами ждала меня на растрескавшемся белом подоконнике.

В тот вечер в моей комнате не было роз. Я кинула блокнот на пол, и страницы затрепетали веером. Написанные у Мина слова казались еще большей насмешкой после чудовищного разговора с Брауном. Стань манекенщицей. Беги из этого города. Будь у меня нож, я бы смогла вырезать эти слова. Вместо этого я выдрала страницу и разорвала ее в клочки.

На столе лежал «Лорд Джим».[4]Мне полагалось написать годовое сочинение по английскому. Показать, как роман раскрывает темы: (а) человек и природа или (б) человек и люди. Я решила притвориться старательной ученицей, на случай, если папа зайдет в комнату. Однако я совершенно не ощущала себя старательной. «Лорд Джим» – да наплевать. Я провела целый год в героических приключениях Беовульфа, Гамлета и Роберта Планта. Ландскнехты и вероотступники – я была сыта по горло их триумфом над препятствиями. Я запустила «Лордом Джимом» в стенку.

Когда я вышла на кухню, отец на меня даже не взглянул.

На ужин суп, как неожиданно. Симус был поваром в Парсифале, ресторане здоровой пищи, где подавали семнадцать видов супов. Божественная Капуста и Жеруха – что-то типа того. Ресторан постоянно был набит тощими студентами и обкуренными голландками из общежития. По четвергам бедняки ели бесплатно.

В тот вечер в супе что-то подгорело, в зелени плавали черные хлопья.

Фарфоровая супница была в изящных розочках. Все в нашем доме было старым и обшарпанным, все, кроме посуды. Мать Эверли подарила ее моим родителям на свадьбу.

Ходят легенды, что после свадьбы моя мама попыталась расколотить все свое приданое. Молодожены закинулись кислотой в гостиничном номере. Отец пытался остановить маму, но она была сильно не в себе. Думала, что чашки – это такие птицы, пытаются летать по комнате.

Она метала фарфор в стены, разукрашенные розовыми сердечками.

Осколки были просто прекрасны, утверждала она, белые черепки – будто лебеди.

Я никогда не видела моей бабушки, даже ее фотографий не видела. Может, она лысая и с подагрой, дряхлая маразматичка в своем особняке в Мичигане. Мой дед изобрел какой-то оптический механизм и после смерти оставил целое состояние своей жене и единственной дочери Эверли. Эверли была невероятно щедра. Она отдала все свои деньги Семейству Кайфа.

Если я стану манекенщицей, узнает ли бабушка мое лицо в журналах? Отец сказал, что я все больше похожа на Эверли, и эта схожесть его порой пугает. Когда они познакомились, ей было шестнадцать.

Первая любовь – самая тяжкая, говорил отец со слезами на глазах.

Первая любовь самая… Господи, я не выдерживала, когда он так слабел. Из-за этого я перестала расспрашивать о матери. Только его потерянное лицо при малейшем воспоминании заставляло меня радоваться, что я никогда не влюблялась и мне это не грозит в окружении идиотов типа Дина Блэка.

Как прошел день? всегда спрашивал меня отец после школы. Всегда, но не сегодня. Оно, пожалуй, и к лучшему. Что бы я ему ответила?

Папа, сегодня я прогуливала и познакомилась с мужиком, который сказал, что я могу стать манекенщицей и заработать много денег. Его мерзопакостный друг умолял меня пойти в его студию посниматься. Пристрелка, вот как это называется, а ты – вроде жестяной утки в тире. Эти мужики пообещали, что помогут мне переехать в Нью-Йорк и попасть на страницы «Семнадцати». Папа сильно бы расстроился, узнай он, что мне этого очень захотелось, пусть на мгновение. Он хотел, чтобы я воспринимала красоту как зло. Тщеславие увлекло твою мать в темные лабиринты. Он съеживался всякий раз, когда заставал меня за чтением модных журналов.

Почему бы тебе не почитать книжку? постоянно спрашивал он. Сходить на пляж? Солнце, эти журналы погубят твою душу.

Пап, сегодня я познакомилась с клевой девицей по имени Китаянка. Она пила духи и лила розовую жидкость прямо на голую грудь. Она хотела затянуть меня на вечеринку в «Королевский Отель». Эй, пап, ты бывал на вечеринках в «Королевском Отеле»?

Папочка, как работа? спросила я беспечно и радостно.

Он не ответил, встал и выплеснул остатки супа. Я знала, почему ему не хочется на меня смотреть. И кто его упрекнет? Его преследовал вид моих лодыжек в воздухе, мои закрытые глаза, мои приоткрытые губы и глубокий вздох.

Мне нужно было сотворить что-нибудь необычное, чтобы изгнать эту картину у него из головы. Но я ничего не могла придумать. Я пялилась на розу, вспоминая, как рвался разрез на юбке Джастины, когда она бежала.

В конце концов отец заговорил.

Ты когда-нибудь контактировала с кем-нибудь из тех девочек из Орегона, ну из этого, из Семейства?

С чего бы мне с ними контактировать? Я не видела их с восьми лет. Мы тогда сбежали от Семейства Кайфа в три утра, покинув коммуну без единого «прощай». Кайф – это одно, сказал отец, хаос – совершенно другое.

Мы сбежали в микроавтобусе Вождя, поменяли номерные знаки в Портленде и в темноте ехали в сторону Канады.

Несмотря на то, что Вьетнам уже давно закончился, отец все еще прятался от ФБР. После того как мы пересекли границу, он заставил меня поклясться, что я никогда, никогда не стану связываться ни с кем из Семейства Кайфа. Он сказал: Твоя мать – предательница, они все предатели. Не доверяй никому, даже тем, кто когда-то был твоей семьей.

Даже если бы он меня не предупредил, мне бы и в голову не пришло контактировать с дочерьми. Они звали моего отца Папочкой. Он был единственным мужчиной, который уделял им внимание. Их настоящие отцы лениво валялись с моей любвеобильной матушкой в кровати Вождя или шлялись обнаженными у воды, ища Кайфа в Тихом океане.

Симусу эта омерзительная жизнь претила. Он пек девочкам блины. Папочка, орали они и вцеплялись в его джинсы и фланелевую рубаху. Иногда я задумывалась, что с ними стало, но в основном совершенно не хотела знать.

С какой стати мне контактировать с этими уродами? Ты же сам мне запретил.

Мне просто подумалось, если бы мне пришлось уехать, тебе бы не помешали какие-нибудь друзья.

А у меня есть друзья, ответила я, встала и начала мыть тарелки. Мытье посуды было моей обязанностью. Я содержала дом в чистоте, оплачивала счета и стирала. Мне нравилась безопасная предсказуемость банковских балансов и резкий запах отбеливателя.

Помните, я вам говорила, что родилась с жаром? И что он возвратился, приблизительно когда я впервые увидела Джастину? Это не совсем правда. Был еще один раз, но он к делу отношения не имеет. Впрочем, если я расскажу, вы поверите, что мой отец не такой уж и сумасшедший.