ни в летописях, ни в преданиях он не появляется, очевидно, не успев себя как-то обозначить до своего ухода из жизни. О том, что род Резановичей, к которому относился Добрыня, имел вотчину из трех сел на Волыни, известно; туда и спровадили «с глаз долой» Малушу, находившуюся «в тягости». Правда, в Никоновской летописи есть намек на то, что Будятичи будто бы принадлежало непосредственно Малуше, будто бы это село она перед смертью «отдала святой Богородице», т. е. пожертвовала Церкви или, если точнее, храму Пресвятой Богородицы в Киеве, более известному как «Десятинная церковь». Вотчина, конечно, как собственность «неотторгаемая, наследуемая и безусловная», вполне может быть завещана кому угодно, однако у женщины «вотчинных прав» на Руси не имелось, следовательно, отсутствовало и право что-то завещать. Вот «пользоваться» и даже «управлять» с согласия вотчинного хозяина, каковым всегда был мужчина, женщина могла. Кстати, и сама-то княгиня Ольга была не государыней Руси, а лишь «правительницей» – такое право ей было легитимировано киевским вечем, дружинным сходом и, надо полагать, самим малолетним на тот момент Святославом. Впрочем, нельзя исключать и завещания самого Игоря Старого. Перед гибелью в Древлянской земле он перешел семидесятилетний рубеж, т. е. для того времени был глубоким стариком, а потому не мог не думать о преемственности власти. Особенно если учесть, что Русь в очередной раз находилась в крайне рискованной ситуации, оказавшись замешанной в обострившийся конфликт между Византией и Хазарией. Итак, юридически Ольга «управляла» Киевской Русью «по доверию и поручению». Надо полагать, что и Малуша селом Будятином владела на основании согласия брата. Кстати, Будятино числилось за кланом бояр Резановичей, т. е. наследников Добрыни, и в XVI веке, и, следовательно, автор «Никоновской летописи» позволил себе некоторую вольность, перенеся в X век обычаи, свойственные XVI столетию.

Итак, Малуша в Будятине оказалась где-то в 955 году. Там она будет жить, видимо, до самой своей кончины. Во-первых, правительница Ольга доверия ей не вернет. Во-вторых, каких-либо упоминаний о матери Владимира Святославича, кроме того факта, что именно она и есть его родительница, нет; скорее всего, до 970 года она не дожила. Владимир же о ней никогда (если судить по летописным материалам) не вспоминал, и неизвестно, оставила ли мать в его памяти какой-либо заметный след. Вообще, все, что касается детских и отроческих лет Владимира Святославича, подернуто мраком неизвестности. Вот что ясно, так то, что ни правительница Ольга, ни князь Святослав Игоревич в воспитании и формировании личности своего внука и сына участия не принимали. Но нельзя сказать, что Владимир был совершенно вычеркнут из памяти. Все же в клан Рюриковичей его ввели, т. е. Святослав (позиции Ольги Мудрой мы здесь не знаем) признал Владимира своим сыном официально. Очень может быть, что сделано это было Святославом для того, чтобы досадить всесильной правительнице Руси. И ничего более делать для Владимира отец не стал: в походы с собой не брал, иначе бы это не прошло мимо летописей. Следовательно, есть лишь одна стезя, по которой пролегала жизнь Владимира Святославича на первом этапе – он оказался в сфере забот Добрыни.

О Добрыне на тот период тоже ничего неизвестно. Впрочем, вотчины его не лишили и в дружине он оставался. Значит, опала Малуши на его карьере каким-либо роковым образом не сказалась. А, впрочем, может быть, и сказалась. Например, тем, что Добрыне пришлось оставить Киев и отправиться в Новгород. Когда и при каких обстоятельствах он оказался на берегах Волхова? Это существенно, поскольку при нем, конечно, был и воспитываемый им Владимир. Григорий Прошин в книге «Второе крещение», описывая несколько беллетризированно события 970 года, считает, что именно в том году Добрыня и Владимир впервые оказались в Новгороде: «Добрыня и вовсе казался человеком подходящим: из простых, не богат, двора своего нет…». Вообще-то, наличие вотчины из трех сел (и это только то, что случайно известно, а сколько еще осталось «за пеленой времени»?) говорит о более чем основательной материальной базе Добрыни. О знатности же Добрыни свидетельствует предание и былины – он представитель «большой дружины», т. е. боярин; он не только умен, но и образован; он не только владеет мечом, но и искусно играет на гуслях. В нем присутствует «порода», привычка к власти. Добрыня, конечно, к 970 году уже был полноправным членом русской властной элиты. И, что существенно, он был хорошо знаком новгородцам и весьма среди них авторитетен. Он появляется в летописи словами: «И сказал Добрыня – просите Владимира!» Слова эти обращены были новгородским посланникам. И те даже не подумали сомневаться в его совете: «И сказали новгородцы Святославу – дай нам Владимира!». Определенно, посланцам свободолюбивого и спесивого Новгорода Добрыня был очень хорошо знаком. Кстати, и первые былины о Добрыне новгородского происхождения. Почему новгородцы поверили Добрыне? Не потому ли, что знали его раньше и имели время и возможности (т. е. ситуации) оценить его деловые и интеллектуальные качества? В списке новгородских посадников Добрыня значится в течение восьми лет, начиная с 980 года. Получается, что он занимал некое ключевое место в администрации Новгорода как минимум с 970 года. По летописи Нестора новгородцы просили князем Владимира по наущению Добрыни; Святослав «ответил им – вон он вам», после чего «взяли себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород…», – ну а Святослав пошел войной на Балканы. Какое место в управлении Новгородской земли в течение десяти лет (с 970 по 980 год) занимал Добрыня, не ясно. Понятно, что, так сказать, «состоял при князе», но вряд ли его роль ограничивалась пассивным советованием.

Откуда же новгородцы так хорошо знали Добрыню и почему так охотно согласились на кандидатуру Владимира?

Логично предположить, что Добрыня, и, следовательно, находившийся при нем на воспитании его племянник, еще до 970 года был в Новгороде. И если был, то вряд ли гостем. Добрыня – «княжой человек», боярин, и смысл его жизни – в служении. Значит, если он был в Новгороде, то каким-то образом представляя интересы великого князя. Обратим внимание: ни «хазарского», ни «болгарского» следов в былинной биографии Добрыни не прослеживается, что указывает на то, что ни в походе 965 года на Хазарский каганат, ни в войне 966-968 годов с Болгарским царством воевода и боярин Добрыня не участвовал. Возможно, конечно, что в это время он находился в Киеве, т. е. был в окружении правительницы Ольги. Но все же и это представляется маловероятным: Добрыню никак нельзя считать «человеком Ольги». Представляется невероятным, что правительница хотела бы видеть среди своего ближнего круга того, кто в ее сознании связан с ненавистной после предательства Малушей и кому она по