— Понимаю, Татьяна Львовна, довольно хорошо понимаю.

— Осторожнее, как только можно; сама выведывай, а чтоб тебе комар носу не подточил — слышишь?

— Ой, ей-Богу, как это вы меня наставляете! Точно уж, прости Господи, я ума решилась! — даже обиделась Перепелкина.

— Потому и наставляю, что дело щекотливое… Денег-то надо? — прищурилась Осокина.

Серапионовна мгновенно потупила глаза и начала вертеть свой носовой платок.

— Сами, Татьяна Львовна, изволите знать сиротство мое: бедность, дети… Иной раз без хлеба сидим…

— А бурнус для чего завела?

— Матушка вы моя! По эдаким господам ходивши, да разве можно в тряпье показываться?.. Никто и в дом не пустит, работы не будет. Тоже ведь и холодно, Татьяна Львовна!

— Ну, будет причитать… На вот… А коли дело сладишь — еще дам, — сказала Осокина, подавая гостье пятирублевый золотой.

Перепелкина вскочила и, рассыпаясь в благодарностях, припала к плечу благодетельницы; потом аккуратно завязала деньги в узелок платка, подобострастно поклонилась и тихо, по-кошачьи, вышла из комнаты.

IV

Орест Александрович Осокин (как читатель, вероятно, успел уже заметить) имел в перспективе сделаться со временем богатым наследником; но, как это ни странно, перспектива эта не соблазняла его. Выросший в служилой дворянской семье среднего достатка, он не был избалован; с самого раннего возраста, окруженный трудовою жизнью, молодой Осокин чаще видел лишения, чем довольство. Но зато он рано понял духовную красоту нравственных сил, привык ценить высокую идею служения не одним материальным интересам, но чему-то высшему, от злобы дня не зависевшему. Отец Ореста Александр Львович, мировой посредник первого призыва, с честью отслужив в этой должности девять лет после освобождения, при изменившемся взгляде на посредников, вышел в отставку и специально занялся хозяйством. Выбор в мировые судьи обрадовал его, и бывший посредник, с прежнею энергиею взялся за дело. То же служение правде, то же беспристрастие и строгое отношение к закону легли в основание деятельности нового судьи, и немудрено, что Александр Львович, даже за пределами своего округа, стал известен и своими знаниями, и неподкупным служением правде. Заботы о материальном достатке стояли у Александра Львовича всегда на втором плане; он был расчетлив, но не скуп, старался увеличить свои средства, но стремления эти не считал главною целью жизни. Не будь у него двух детей: Надежды и Ореста, он удовольствовался бы самым скромным бюджетом, но воспитание, а затем образование детей требовали расходов.

Жена Александра Львовича, Ольга Николаевна была достойною спутницею своего мужа и в жизни и в воспитании детей. Последнее лежало даже исключительно на ней, так как Александру Львовичу, занятому хозяйством и службою, возиться с этим было некогда. Задача, положенная Осокиной в основу воспитания, была весьма проста: упрочение религиозных истин, развитие в детях честных, стойких убеждений и любви к труду и полное отвращение ко всему тому из-за чего бьется большинство людей, принося в жертву земным благам принципы добра, честь и совесть. И, благодаря заботам матери и примеру отца, дети росли правильным, здоровым ростом; не так как тысячи детей растут, надеясь на будущие средства, приготовляя из себя или нравственных уродов, или обузу для общества и страны. Двенадцати лет Надя отвезена была в один из петербургских институтов, а Орест, десяти лет, поступил в местную гимназию. Осокиным пришлось переезжать в губернский город. Пожив несколько месяцев на два дома, Александру Львовичу удалось, в ближайшие же выборы, попасть в городские мировые судьи, и тогда уже все внимание Ольги Николаевны сосредоточилось на сыне.

Восемнадцати лет Орест окончил гимназический курс с золотою медалью и поступил в Московский университет. Осокины могли порадоваться на сына: из юноши вырабатывалась честная, прямая и любящая натура, характер открытый и стойкий; труды Ольги Николаевны не пропали даром.

В Москве, на одной из лучших улиц, в собственном доме особняке проживал дядя и крестный отец Ореста, бездетный вдовец, Владимир Львович Осокин. Узнав, что племянник блестяще кончил гимназический курс и поступил в московский университет, он предложил Александру Львовичу, которого очень любил, приютить Ореста у себя; отказать, конечно, было нельзя, и молодой человек поселился в богатых хоромах Владимира Львовича. Но водворение сына в среду дельцов и аферистов не нравилось Осокиным, в особенности Ольге Николаевне. Хотя она и была уверена в твердости убеждений и взглядов Ореста, но, в виду его молодости и малого знакомства с людьми, она боялась, чтобы роскошная обстановка, проповедуемый, как цель жизни, культ златого тельца, равнодушие к человеческим страданиям и взгляд на неблаговидные сделки с совестью, как на нечто обыкновенное, не повлияли на чистоту воззрений, которые она с такою любовью и настойчивостью успела привить к Оресту. Перед заботливою матерью вставала вся жизнь Владимира Львовича, полная постоянных удач, вспоминался и источник его богатства. Выручив, через продажу наследственного имения и приданого своей покойной жены около двадцати пяти тысяч, будущий богач вышел в отставку и переселился в Москву. Совершенная противоположность брату, Владимир Львович мечтал только о том, как бы разбогатеть, и поскорее, чтобы успеть насладиться плодами своих трудов. Выбором средств для этого он не стеснялся. Пустив свой капитал в обращение, или по-купечески, «начав торговать деньгами», Осокин устранил из своих операций всякую «сентиментальность» и вскоре удвоил свой капитал. Подоспела турецкая война; Владимир Львович, завязавший уже к тому времени крупные связи, ловко втерся в жидовскую компанию поставщиков и, с опытностью дельца и смелостью азартного игрока, бросился в погоню за наживой. В результате получились двухсоттысячное состояние и хрустальная чистота по суду. Основавшись окончательно в Москве, Осокин пристроился к одному из крупных акционерных правлений, конечно, более для получения приличного гонорара, зажил rentier’ом[40] и только изредка принимал участие в делах, чтобы, как он говорил, не отвыкнуть от коммерческой деятельности.

Оресту на первых же порах не понравилась жизнь в дядином доме, хотя кроме предупредительности прислуги и ласки от Владимира Львовича молодой человек другого не видел. Его ни в чем не стесняли, никакими советами или назидательными разговорами ему не надоедали, окружен он был полным комфортом. Но чем долее жил Орест в новой среде, чем чаще вращался в обществе людей, посещавших Владимира Львовича, тем глубже чувствовал он свое разномыслие с ними и потребность удаления от них. Юношу коробила их profession de foi, постоянное служение Ваалу, мысли и стремления, не имевшие ничего общего с теми принципами, с которыми он вырос и которые так прочно усвоил. Как ни сдерживался Орест в разговорах, но юношеский пыл часто брал свое и нередко, между