– Вперед, – сказал папа, присел у стенки и сложил замком руки.

Блинков-младший встал на них, как на ступеньку, папа выпрямился, подкинул его, и – раз! – Митек уже лежал на краю ямы.

Исторический город Боровок был совсем близко. Блинков-младший различал кресты аккуратной, как игрушка, церковки на крутом берегу. За ней вдоль обрыва тянулись какие-то развалины – похоже, руины древней крепости. По пустынной улице проехала машина. Вот и отлогий спуск к реке, сделанный еще наполеоновскими саперами, а сама река… Реки, считай, нет – обмелела. Мост есть, хотя и недостроенный: голые балки без настила. Он тянется далеко над низким болотистым берегом, но под ним – камыши, камыши, камыши почти до самой горы. Между камышами и высоким берегом – узенькая полоска чистого льда. Похоже, это и есть река Боровка, без малого двести лет назад остановившая армию Наполеона. Так, а что с нашей стороны? Где эти ночные гуляки по болоту?

Блинков-младший огляделся и поначалу не увидел ничего подозрительного. В голубых снегах четко выделялись заросли камышей, слишком редкие, чтобы в них мог спрятаться человек. Вдалеке, на пригорке, темнел густой лес, который они сегодня прошли по пути с безымянной платформы. Черные ели сливались с черным небом. На километры вокруг все замерло, как нарисованное. Хоть бы ветер колыхнул камыши – нет…

Таинственные любители ночных прогулок по болоту успели уйти. Если только не затаились, укрывшись маскхалатами, как Блинков-младший.

И вдруг он заметил промельк света. Еще. Еще! Свет ритмично мелькал из-под земли, как будто там копали яму, подсвечивая себе налобным фонариком вроде шахтерского. Нет, почему «как будто»?!

Мороза Блинков-младший не чувствовал. Он встал и прошел вперед шагов двадцать. Подходить ближе было опасно: рано или поздно болотные копатели вылезут из ямы и заметят следы на снегу… Сомнений не оставалось: в яме, такой же, как та, в которую свалился папа, работали двое. Один взламывал мерзлый торф киркой или ломом: его фонарик часто мелькал в такт ударам. А когда торфа набиралось на лопату, второй выкидывал его наверх широким взмахом, черкая лучом своего фонарика по камышам на краю ямы… Непонятно, зачем им копаться на болоте. Добывают торф? Ночью?!

Было бы любопытно еще понаблюдать за ними, но пора подумать и о папе с его раненой ногой. Блинков-младший стал пятиться к яме, которую про себя уже называл своей. Свет фонариков метался по стене. И вдруг на ней, как на черном экране, появилась голова в оранжевой строительной каске!

Человек выкарабкивался наверх по невидимой лестнице.

Блинков-младший упал в снег и пополз к папе с Иркой.

– Засыпайте костер! – прошептал он. – Идут.

Зарывшись лицом в снег до самых глаз, невидимый в своем маскхалате, Блинков-младший остался лежать на краю ямы. Болотные копатели прошли от него шагах в пяти. Митек разглядел на плече у одного легкую алюминиевую стремянку, другой шел с пустыми руками. Фонари на касках они погасили и почти не разговаривали. Только раз тот, что со стремянкой, спросил:

– Как ты видишь, куда идти?

– А я не вижу. Я ухом, – ответил второй.

– На слух?! – изумился первый.

– Не-а. Церковь должна быть за левым ухом.

Они шли к лесу, забирая чуть правее от осинника, который по пути сюда проехали наши. Ни одного огонька не светилось в той стороне.

Когда болотных копателей не стало видно, Блинков-младший поднялся и вышел на еле заметную в темноте цепочку их следов. Лес вдали стоял, как подстриженный, глазу не за что зацепиться. А церковь, действительно, за левым ухом: не сбоку и не за спиной, а посередине. Ориентир не самый удобный – надо все время оглядываться, – но лучше нет.

– Ушли, – объявил он своим.

Папа выкинул из ямы Ирку и вещи, а потом вылез сам. Без посторонней помощи! Одна нога у него была разута. Ирка, улегшись на край ямы, выудила палкой лыжу с ботинком, и тогда стал ясен папин секрет: он прислонил лыжу к стенке и как на ступеньку встал на ботинок.

Исторический город Боровок манил теплыми огоньками окон. Усыпанный чистым снегом, с луной, зацепившейся за купол церкви, он был красивый, как на открытке. Все встали на лыжи и поехали. Папа шел хорошо, только старался подольше скользить на здоровой ноге, а так и не заметишь ничего. Его рюкзак и тюк со спальниками Блинков-младший тащил на чемодане.

Пусть не через полчаса, а минут через сорок-пятьдесят они стояли у двухэтажного бревенчатого дома Виталия Романовича.

Участок у боровковского Леонардо да Винчи был большой, за глухим забором. В доме не горел ни один огонек. Папа подергал калитку. Она даже не шелохнулось.

– Виталий Романович! – крикнул папа и обернулся к Блинкову-младшему с Иркой. – Неудобно может получиться. Я твердо пообещал, что мы приедем сегодня. Похоже, он встретил последний автобус, не дождался нас и поехал на станцию.

– Или спит, – предположил Блинков-младший.

– Не такой он человек, – ответил папа и еще раз крикнул: – Виталий Романы-ич!

В окне на втором этаже распахнулись ставни. Свет не горел, но под луной был отчетливо виден блеск ружейных стволов.

– Что надо? – металлическим голосом спросил «не такой человек».

В морозном воздухе один за другим звонко щелкнули взводимые курки.

– Виталий Романович! – изумился папа. – Это же я, Олег!

– А я – Дедушка Мороз, – хладнокровно ответил боровковский Леонардо да Винчи и захлопнул одну ставню.

– Да что с вами?! – испугался папа. – Виталий Романович, мы же только позавчера по телефону…

Начавшая было закрываться вторая ставня снова распахнулась.

– Латинское название ширяша! – как пароль потребовал офицер-цветовод.

Блинков-младший и русское-то слышал впервые в жизни, а папа не задумываясь выдал:

– Эреморус спектабилис, семейство лилейных.

– Тьфу ты, Олег! – с облегчением крикнул Виталий Романович и тут же снова насторожился: – Ты один?!

– С ребятами, как договаривались.

– Олег, если ты только с ребятами и больше никого рядом нет, скажешь, как по латыни называется кровохлебка, а если тебя «пасут», скажешь, как называется крушина.

– Сангвисорба, – сказал папа.

Ставня лязгнула, закрываясь, и в щели пробился зажегшийся в комнате свет.

– Сейчас открою! – глухо крикнул Виталий Романович.

Ждали долго. Было слышно, как хозяин топает в глубине деревянного дома, гулкого, как гитара, как спускается по скрипучей лестнице и лязгает замками. Тявкнул от усердия крупный, тяжело дышащий пес, заскрипел снег под ногами. Наконец, стукнула щеколда калитки, и Виталий Романович потребовал:

– Заходите по одному.