Он застонал и проснулся.

Теперь он знал, что делать.

Арнольд Эйвери бросил читать и снова откинулся на койке, уставился в потолок. Слова кружились в его голове, точно заклинание.

Уважаемый.

Мистер.

Эйвери.

Когда к нему обращались так в последний раз? Девятнадцать лет назад? Двадцать? До того, как он оказался здесь, это уж точно.

До того, как он под ненавидящими взглядами миновал ворота тюрьмы Хевитри в Глочестершире и проследовал к своей камере. Раньше ему случалось получать письма, начинавшиеся разными обращениями: «Мистер Эйвери» — от отчаявшегося никчемного адвоката, «Сынок» — от отчаявшейся никчемной матери, «Сраный ублюдок» (возможны вариации) — от тьмы отчаявшихся никчемных незнакомцев.

От мысли этой стало больно. «Уважаемый мистер Эйвери» ассоциировалось лишь со счетами за газ, страховыми агентами да некой Люси Эмвелл, сгоряча решившей, что он тоже провел детство в Калифорнии, а вовсе не в мрачном сыром Уолвер-хэмптоне, и пытавшейся пригласить его на вечер встречи выпускников. И вот, оказывается, в мире остались еще люди, готовые обращаться к нему вежливо, без осуждения, без всех этих гримас отвращения и злобных взглядов.

Уважаемый мистер Эйвери. Да, это он! И почему этого никто не замечает? Эйвери перечитал письмо.

Если бы у Эйвери был сокамерник, он бы наверняка переполошился, глядя на окаменевшее вдруг щуплое тело убийцы. Подобной неподвижности не бывает даже у спящих — Эйвери словно впал в кому, покинул этот мир. Зеленоватые глаза полуприкрыты, дыхание практически неразличимо. Бледная, годами не видавшая солнца кожа покрылась пупырышками.

Но если бы гипотетический сокамерник мог заглянуть в голову Эйвери, то был бы не менее потрясен активностью, творившейся там.

Аккуратно выведенные на бумаге слова взорвались в мозгу Эйвери, точно бомба. Разумеется, он помнил, кто такой Б.П., — как помнил М.О., и Л.Д., и всех остальных. Это были спусковые крючки его сознания — с помощью выстрела он мог предаться волнительным воспоминаниям в любой момент. В его мозгу хранились целые каталоги полезной информации. Отключив тело в пользу сознания, Эйвери позволил себе приоткрыть папку с пометкой Б.П. и заглянуть внутрь — этого он не делал уже много лет.

Он не очень любил Б.П. Обычно он предпочитал М.О. или Т.Д. — они были его фаворитами. Но и от Б.П. он не отказывался. Эйвери хранил в каталоге своего мозга информацию, почерпнутую из личного опыта, из газет и телерепортажей об исчезновении ребенка и, наконец, из собственного суда, ставшего картинным королевским судом Кардиффа, — вероятно, для того, чтобы дать жертве последний шанс — смехотворный, если вдуматься.

Уильям Питерс, одиннадцать лет. Светлая челка, темно-голубые глаза, яркий румянец на бледном лице и временами широкая улыбка — такая широкая, что глаза превращались в щелочки.

Эйвери тогда остановился у дрянной деревенской лавочки. Купил бутерброд с ветчиной — перед этим он как раз хоронил Люка Дьюбери и проголодался. И стал, вопреки обыкновению, проглядывать «Голос Эксмура».

Вообще-то местные газетенки являли собой прекрасный источник информации. Они кишели детскими фотографиями: дети в пиратских костюмах на благотворительном вечере; дети, получившие серебряные медали на конкурсе кларнетистов; дети, которых выбрали в «До тринадцати», хотя им было всего по одиннадцать; целые команды футболистов, крикетистов и скаутов, и даже имена внизу подписаны — очень удобно. Им можно было звонить, прикинувшись корреспондентом такой же газетки. Нет ничего проще — раздувшиеся от гордости родители охотно подзывали чадо к телефону, дабы еще раз насладиться его жалким успехом. Лишь кое-кто успевал потом вовремя выхватить у ребенка трубку, встревоженный изменившимся выражением лица отпрыска.

Иногда он пользовался именами и фактами, чтобы завязать разговор с ребенком в парке или на детской площадке. Сколько тебе лет? Ты, наверное, знаешь моего племянника Макса? Того, который недавно получил награду за спасение утопающего? Ну вот, а я его дядя Мак.

И дело было в шляпе.

Короче.

Он вернулся в свой фургон с бутербродом и тут-то заметил Уильяма Питерса — Билли, как называла его мать, судя по газетам. Тот как раз входил в магазин. Эйвери не успел разглядеть его толком, но отчего-то решил подождать, пока мальчишка вернется. Он ел бутерброд и ждал. Он не стал покупать «Голос Эксмура», потому что это было слишком близко к дому. Сам он не жил в Эксмуре, однако он только что зарыл здесь тело и взял себе на заметку избегать местных детей. Но что-то такое было в этом Билли…

Через некоторое время Билли вышел из магазина, и Эйвери понял, что именно.

Даже теперь, спустя годы, Эйвери мог воспроизвести в памяти нервную дрожь, которую он испытал, выбрав жертву. Как он напрягся, как слюна наполнила рот, так что он вынужден был сглотнуть, чтобы не начать пускать слюни, словно какой-нибудь идиот.

Билли был худощавым, но очень живым, и это в нем привлекало. Он проскакал мимо фургона Эйвери в счастливом неведении о том, что поглощает последний в своей жизни пакетик шоколадного драже. Эйвери это всегда развлекало — смотреть, как очередная жертва вышагивает по улице, грызет леденец, гоняет вдоль сточной канавы пластиковую бутылку. Ему нравились дети, уверенные в себе, такие дети охотнее откликались на просьбу о помощи — подойти чуть поближе и заглянуть в окно.

Эйвери включил зажигание и поехал вдоль улицы, держа перед собой карту…

Эйвери вздрогнул.

— Какая муха тебя укусила?

Офицер Райан Финлей наблюдал за Эйвери в надзорное окошко. Совал свой красный нос в его личное пространство! Подглядывал своими блекло-голубыми глазками. Эйвери скрутило ненавистью.

— Мистер Финлей. Как поживаете?

— Сносно, Арнольд.

Эйвери возненавидел его еще сильнее.

Арнольд.

Как будто они приятели. Как будто Райан Финлей мог в один прекрасный день заглянуть к нему в камеру и сказать: «Ну что, дружище, давай-ка с тобой пропустим пару». Как будто Эйвери мог даже воспользоваться предложением, пропустив стаканчик-другой в разношерстной компании тюремщиков с бычьими шеями и тупыми затылками, разглагольствуя о том, какая это нелегкая работа — открывать и закрывать замки и сопровождать покорных заключенных с одного этажа на другой.

— Чего пишут? — Финлей кивнул на письмо в руках Эйвери, и по этой фразе Эйвери понял, что Финлей уже прочел письмо и очень разочарован из-за невозможности почеркать в нем своим толстым черным фломастером, и этот вопрос — неуклюжая попытка выяснить, о чем же на самом деле хотел поведать загадочный адресат.

— Так, обычное письмо, мистер Финлей.

— Давненько ты писем не получал, верно?

— Да, сэр.

— Приятно это.