– А что нам делать в этой канцелярии?

– В свое время узнаете.

– Но…

– Без рассуждений! Вперед!

Все студенты, не исключая и вечно спокойного Вестмайера, взволновались, когда их ввели в какую-то комнату. Там находились старый полковник, ходивший взад и вперед по комнате, и молодой фельдфебель, что-то старательно записывающий в большую книгу.

Гаусвальд, Лахнер и Биндер поспешили доказать полковнику свою невиновность; каждый старался сказать первым, и потому получалась только какая-то бессмыслица.

Старик полковник некоторое время спокойно выслушивал их. Наконец это ему надоело, и он рявкнул:

– Смирно! Молчать! Руки по швам! Нечего хвостом крутить. Все известно, не беспокойтесь. Да и не поможет, тысяча бомб, ничто не поможет. Мне приказано сдать вас в солдаты – и делу конец.

Биндер широко раскрыл рот и едва не рухнул на пол от неожиданности.

– Боже мой, – простонал он. – Но какой же я солдат? Господин полковник, разве вам мало тех трех? Умоляю вас, дайте мне возможность продолжать изучать богословие.

– Полно, брат, – сказал ему Вестмайер, – вместе мы влопались, вместе как-нибудь и расхлебаем кашу. Как знать, чего не знаешь? Может быть, это для нас самая настоящая дорога? Что касается меня, то я даже доволен: предпочитаю сам проделывать походы, чем копаться в комментариях к походам Цезаря…

– Молодец, – сказал полковник, хлопнув Вестмайера по плечу. – Вот именно так должен рассуждать каждый верноподданный ее величества. От солдатского пайка еще не умер с голоду ни один человек.

– Но позвольте, господин полковник…

– Бога ради, господин полковник…

– Дайте мне только объяснить вам, господин полковник…

– Смирно! – загремел старый вояка. – Всякий, кто без моего разрешения скажет хоть одно слово, будет немедленно выпорот шпицрутенами[10]. Ах вы, черти кожаные! Не знаете, что значит субординация!

Воцарилась мертвая тишина; студенты чувствовали себя сбитыми с толку и потрясенными до глубины души.

– Все ваши возражения ни к чему не приведут, – продолжал полковник, – все равно вам никто не сможет помочь. Я получил приказание сдать вас в солдаты, и это приказание будет исполнено. Парни вы стройные, крепкие; если врач признает вас годными к действительной службе, то в виде особенной милости я возьму вас к себе в гренадеры. Если вы будете держать себя безукоризненно, то я доложу о вас, и вы сможете рассчитывать на помилование. Сейчас, разумеется, ваши шансы невелики. Вы не можете ни откупиться от военной службы, ни быть произведенными в ефрейторский, фельдфебельский и дальнейшие чины. Всю жизнь вы должны служить простыми рядовыми. Если вы окажетесь неспособными к действительной службе, то будете служить писарями, вестовыми, госпитальными служителями. Я выложил вам всю правду, чтобы вы не досаждали мне больше своими просьбами. Раздевайтесь, сейчас придет врач.

– Господин полковник, – сказал Лахнер, – неужели вы считаете невозможным, что мы сделались жертвой печального недоразумения? Мы старательно и прилежно учились в университете, сообразуя поведение с академическими предписаниями и надеясь стать опорой старости наших родителей…

– Нам трудно давалась жизнь, – подхватил Гаусвальд, – но мы из кожи вон лезли, чтобы добиться своего. И в тот момент, когда мы были совсем близко от цели, с нами обращаются, как с безнадежными негодяями.

– Разве прошлой ночью не вы устроили кошачий концерт его сиятельству князю Кауницу?

– Конечно нет! – воскликнули все студенты разом. – Мы просто устроили почтительную серенаду камер-юнгфере княжеского дворца.

– Однако вы воровски перебрались через стену и избили палками княжеских лакеев.

– Они первые напали на нас.

– Ну, значит, о недоразумении не может быть и речи. Раздевайтесь.

– Нет! – в отчаянии воскликнул Биндер, мы не уступим такому бесчестному насилию.

– Фельдфебель, – загремел полковник, – кликни двух капралов, умеющих хорошо бить по морде! Пора положить конец этой комедии.

В этот момент вошел врач. Потеряв всякую надежду, видя полную бесполезность сопротивления, студенты поспешно начали раздеваться.

Врачебным осмотром все они были признаны годными к строевой службе и записаны в списки рекрутов. Последовал опрос о звании, образовательном и имущественном цензах, познаниях. Полковник с удивлением посмотрел на Лахнера, который, как оказалось, владел немецким, латинским, итальянским, французским, английским и испанским языками.

– Гм, – проворчал старый офицер. – Этот молодец и в самом деле годился бы, кажется, для чего-нибудь иного, кроме службы простым рядовым.

Все формальности были закончены, злосчастные музыканты неожиданно оказались рядовыми гренадерского ее императорского величества Марии-Терезии полка.

III. Новый сюрприз

Когда несчастные рекруты оделись, полковник приказал фельдфебелю выдать каждому из них на руки по три гульдена. Биндер с отчаяния попробовал было заупрямиться.

Когда очередь дошла до него, бывший богослов задорно сказал фельдфебелю:

– За три гульдена меня не купишь.

– Что такое сказал этот негодяй? – загремел полковник.

– Я сказал, ваше высокородие, – поспешил крикнуть испуганный Биндер, – что у меня имеется достаточно денег!

– Так. Сколько же у тебя при себе?

– Пятнадцать крейцеров.

– Этого тебе не хватит даже на пудру. Бери, бери. И не думайте, что эти деньги дают вам на пьянство или игру; кто из вас растратит данные карманные деньги, тот на собственной коже узнает, что значат фухтеля[11]. Капрал! Привести их к присяге. Марш!

До обеда бывшие студенты просидели в караулке, куда согнали также и всех остальных рекрутов.

– Ты, ты один виноват в постигшем нас несчастье, – горько упрекал Биндер Гаусвальда.

– Неправда. Главный виновник – ты.

– Я? Да ты с ума сошел, парень! – изумился Биндер.

– Нисколько. Помнишь, что сказал полковник? Нас наказали за кошачий концерт. Дело в том, что ты так отчаянно фальшивил на скрипке, что в этом увидели злой умысел.

Биндер хотел было огрызнуться на эту шутку, но вступился Лахнер:

– Полно вам, товарищи, ссориться и дразнить друг друга в такую трудную для нас минуту. Мы должны держаться вместе, а не ухудшать своего положения враждой и ссорами. И, главное, если бы даже Гаусвальд и на самом деле был виноват, ты не должен был бы, как хороший товарищ, отягощать его состояние духа своими попреками. Но подумай сам, Биндер, в чем же виноват Гаусвальд? Загляни в свое сердце – и ты увидишь, что сам не веришь в его вину. С каких пор студентам запрещено устраивать скромные, почтительные серенады? С каких пор это стало таким преступлением, за которое наказывают сдачей в солдаты? О недоразумении и речи быть не может: вспомни, что проклятый дворецкий посылал слуг с приказанием оскорбить нас. Нет, мы стали жертвой злого умысла, здесь кроется тайна, которую мы должны разгадать, товарищи. Разгадать, чтобы достойно наказать злоумышленника.