– Я не буду показывать Руладу то, что он и так уже видел. Он не сделал ничего, чтобы завоевать мое уважение!

– Руладу не хватает тонкости, чтобы понять, что твое нежелание не означает слабость…

– Это его беда, а не моя!

– Ты позволишь слепому старику переходить поток по камням и не поможешь ему? Нет, ты поведешь его, пока своим внутренним взором он не представит то, что видят все.

– Если все видят, – ответил Трулл, – то слова Рулада не навредят мне, и я могу не обращать на них внимания.

– Брат, Рулад не единственный, кому не хватает тонкости.

– Ты хочешь, Фир, чтобы среди сынов Томада Сэнгара зародилась вражда?

– Рулад не враг ни тебе, ни кому-то еще из эдур. Он молод и жаждет крови. И ты когда-то шел по этому пути; вспомни себя в ту пору. Не время бередить раны. А для неокропленного воина пренебрежение – самая глубокая рана.

Трулл поморщился.

– Я согласен, Фир. Я постараюсь побороть свое равнодушие.

Брат сделал вид, что не заметил иронии.

– Совет собирается в цитадели. Войдем в королевский зал вместе?

– Это большая честь, Фир.

Братья повернулись спиной к темной воде и не заметили скользящей над ленивыми волнами недалеко от берега тени с бледными крыльями.

Тринадцать лет назад Удинаас был молодым моряком – шел третий год контракта его семьи с торговцем Интаросом из Трейта, самого северного города Летера. На борту китобоя «Сила» они возвращались из вод бенедов. Под покровом ночи удалось убить трех китов, и теперь туши волокли в нейтральные воды к западу от залива Калач, когда заметили погоню – пять к’орфан, кораблей хиротов.

Жадность капитана обрекла их – он отказался бросить добычу.

Удинаас хорошо помнил лица командиров китобоя и самого капитана, которых привязали к туше одного кита и оставили на милость акул и дхэнраби; простых моряков забрали с судна, отняв все железное и вообще все, что приглянулось эдур. На «Силу» спустили теней-призраков – сожрать и разодрать на части останки летерийского корабля. С двумя тушами на буксире пять кораблей к’орфан черного дерева отбыли, оставив третьего кита убийцам глубин.

Даже тогда Удинааса не волновала ужасная судьба капитана и командиров. Он родился должником, как и отец, и отец отца. Договор ученичества и рабство – два названия одного и того же. Да и жизнь в рабстве у хиротов не была особенно суровой. За повиновение ты получал защиту, одежду, жилье, спасающее от дождя и снега, и – до последнего времени – вдоволь пищи.

Среди множества обязанностей Удинааса в хозяйстве Сэнгаров была починка сетей для четырех рыболовных кораблей – кнарри, принадлежавших знатной семье. Бывшему моряку не позволялось покидать сушу, так что он мог только лишь смотреть на морские воды, починяя сети и крепя к ним грузила, на южном берегу устья реки. Да и не стремился он бежать от эдур. В деревне было много рабов – все, разумеется, летери, – так что он не скучал по компании своих, как правило, жалких соплеменников. И уют Летера не манил его пойти на попытку побега – все равно обреченную. Все равно уют ему был недоступен. А главное, Удинаас страстно ненавидел море, еще с тех пор, как был моряком.

В неверном свете он видел на другом берегу речного устья двух старших сыновей Томада Сэнгара и без удивления ловил еле долетающие слова их разговора. Корабли летерийцев снова нанесли удар – рабы уже знали новости, не успел юный Рулад добраться до ворот цитадели. Как и следовало ожидать, собрался совет; и Удинаас полагал, что вскоре начнется бойня, закрутится яростный вихрь стали и чародейства, как и во время любого столкновения с летери на юге. И честно говоря, Удинаас желал воинам эдур доброй охоты. Похищенные летерийцами тюлени грозили народу эдур голодом, а в голод первыми страдают рабы.

Удинаас вполне понимал своих соплеменников. Для летерийцев только золото что-то значит. Золото – мерило всего. Власть, положение, достоинство, уважение – эти товары можно купить за деньги. В самом деле, долговые обязательства опутывали все королевство, определяя отношения, бросая тень на каждое действие. Добыча тюленей – лишь первый ход в хитроумном плане, который летери применяли бессчетное множество раз, против всех соседних племен. И эдур, по мнению летерийцев, такие же, как все. Но они не как все, идиоты!

В любом случае следующий ход будет сделан на Большой Встрече; Удинаас подозревал, что колдун-король и его мудрые советники пойдут на соглашение, как слепые старцы.

Будто детеныши, захваченные отливом, народы двух королевств неслись головой вперед в смертельные глубины.

Мимо шли три раба из дома Бунов с вязанками водорослей на плечах. Один из них обратился к Удинаасу:

– Пернатая Ведьма будет ворожить ночью, Удинаас! Как раз когда соберется совет.

Удинаас принялся сворачивать высохшую сеть.

– Я приду, Хулад.

Рабы ушли, и Удинаас вновь остался один. Взглянув на север, он увидел, как Фир и Трулл поднимаются по склону к боковым воротам наружной стены.

Свернув сеть, он собрал инструменты в корзинку, закрыл крышку и выпрямился.

За спиной раздалось хлопанье крыльев, и Удинаас обернулся – слишком поздно и темно для птиц. Белый силуэт скользнул над водой и исчез.

Удинаас моргнул и присмотрелся, убеждая себя, что ему показалось. Нет. Только не это. Удинаас сделал несколько шагов влево, к открытому песку, и, пригнувшись, мизинцем левой руки быстро начертил на песке знак-мольбу; правую руку он поднял к лицу и двумя пальцами на мгновение прижал веки, прошептав молитву:

– Брось костяшки, Спаситель, обрати сегодня ночью свой взор на меня. Странник! Обрати взор на всех нас!

Он опустил правую руку и посмотрел на начертанный символ.

– Ворон, сгинь!

Вздох ветра, шорох волн. И отдаленное карканье.

Содрогнувшись, Удинаас резко выпрямился и, схватив корзинку, побежал к воротам.

Королевская палата представляла собой громадный круглый зал; потолочные балки из черного дерева терялись в дымке. Неокропленные воины благородного происхождения стояли с краю, во внешнем круге допущенных на совет. Дальше на скамьях со спинками сидели матери семейств, замужние и вдовы. Еще дальше на шкурах сидели, поджав ноги, незамужние и нареченные. В шаге перед ними пол опускался на длину руки, образуя центральный круг утоптанной земли – здесь сидели воины. И в самом центре располагалось возвышение – диаметром в пятнадцать шагов, – где стоял колдун-король Ханнан Мосаг, а вокруг него, глядя на присутствующих, сидели пять захваченных принцев.

Спустившись с Фиром в круг, чтобы занять свое место среди окропленных воинов, Трулл поднял глаза на короля. На первый взгляд, Ханнан Мосаг, среднего роста и телосложения, был совсем непривлекательным. Простые черты лица, кожа светлее, чем у большинства эдур, и широкие глаза, словно распахнутые в постоянном удивлении. Его власть покоилась не на физической силе, а на голосе. Богатый и глубокий, этот голос хотелось слушать, даже если он звучал тихо.