– О боже, – воскликнул Платнер, глядя на то, как пожилой носильщик пытается совладать с немаленьким багажом Виктора. – Думаю, все это вряд ли влезет в мою машину. – Он сердечно похлопал Виктора по плечу. – Но мы все же попытаемся уместить.

Виктор огляделся, надеясь увидеть Педерсена, но немец-археолог как сквозь землю провалился.

– Позвольте? – вежливо осведомился Платнер и повел Виктора к совершенно новому «опелю»-P4, припаркованному поблизости. У этого автомобиля вместо багажника было специальное крепление над задним крылом, закрывающееся тентом, и с помощью носильщика багаж удалось благополучно разместить.

– Вы частично немец по крови? Насколько я помню, вы упоминали об этом на собеседовании, – уточнил Платнер как будто вскользь, как только машина тронулась, но вышло довольно прямолинейно.

Виктор вспомнил, что по телефону профессор Романек предупреждал о радикальных взглядах своего коллеги, и, услышав вопрос, подумал, что совместное путешествие может превратиться в политическую дискуссию, как это в последнее время происходило повсеместно.

– По крайней мере, наполовину, – миролюбиво ответил он. – Моя мать была родом из Гнадлерсдорфа, или, по-чешски, Хнанице. Знаете где это?

– К сожалению, нет, – сказал Платнер.

– Ничего удивительного, это совсем крошечная деревушка. В Моравии… практически на австрийской границе. Мой отец был чехом, но его мать тоже немка по национальности. Если уж на то пошло, фамилия Немец[3] в моей родословной значит очень много, но это вовсе не говорит о немецком происхождении.

– Вот так! – Платнеру, похоже, пришлась по душе родословная Виктора. – Ваша фамилия – Косарек – это значит «жнец», не так ли?

Виктор кивнул.

– Или тот, кто делает косы.

– Вам нужно сменить фамилию, дорогой юноша, – радостно воскликнул Платнер. – Как бы это звучало по-немецки? Наверное, Сенсенманн[4], но не думаю, что пациентам в больницах стоит, пусть косвенно, напоминать о Старухе с косой. Или, может быть, Сенсеманн?[5] Подумайте об этом. В восемнадцатом веке жил миссионер по фамилии Сенсеманн. Готтлиб Сенсеманн. Он тоже был моравско-немецкого происхождения. Может быть, Косарек – славянизация Сенсеманна? Может, вы еще более немец, чем думаете! – лицо Платнера сияло от удовольствия.

– Это не имеет большого значения, – парировал Виктор. – Все это, – он избежал слова «национальность», – на самом деле не определяет, кто вы. На мой взгляд, во всяком случае.

Платнер ничего не ответил, но Виктор заметил, взглянув на него, что улыбка с его лица исчезла.

Какое-то время они ехали в тишине. Казалось, что сосны на обочинах становились все толще и все выше, а лес все темнее. Узкая дорога была так извилиста, что казалось, она пытается вырваться из цепких объятий деревьев.

Будучи психиатром, Виктор знал, что тревоги могут произрастать из конкретных страхов, которые когда-то испытал человек, склонный к неврозу. Так, у одного из пациентов, которого он наблюдал, развилась гилофобия – болезненный страх перед лесом; перед темнотой чащи, перед тенями в глубине. При лечении этого пациента Виктор обнаружил, что у него самого проявляются те же симптомы. Но это было объяснимо, его собственная фобия была связана с конкретным травматическим событием. Когда Виктор был еще ребенком, он играл в лесу, что ему было категорически запрещено, но разве для мальчишек существуют запреты. На опушке у него было секретное место – поляна среди деревьев, где раньше они играли с младшей сестрой Эллой. Но с Эллой приключилось несчастье – она утонула, и теперь Виктор вынужден был проводить дни в одиночестве. Смерть Эллы прорвала дыру в его мире. Сестра была его лучшим другом, и теперь, когда ее не стало, в сердце образовалась зияющая пустота, наверное, ничуть не меньше той, что поселилась в сердце его матери.

В тот день Виктор пришел на их с Эллой секретную поляну, когда солнце коснулось края леса и заставило ожить тени между деревьями. И вдруг… он увидел мать. Она пристально смотрела на него невидящими глазами, ее лицо и руки были неестественно темными, как будто она и сама превратилась в тень. Скрип сука, на котором висело ее тело, был единственным звуком в замершем лесу.

Самоубийство матери оставило неизгладимый шрам в сознании Виктора. У него появился смутный, безотчетный страх леса. Виктор мог любоваться красотой дубрав и ельников, когда видел их издалека, но чувствовал что-то похожее на паническую атаку, когда оказывался среди деревьев. И именно самоубийство матери побудило его стать психиатром. Он хотел понять, что приводит к душевным заболеваниям, и вылечить их. Ему хотелось утолить великие печали, которые подводят таких людей, как его мать, к критическому состоянию. Состоянию, когда они решают покончить с собственной жизнью или жизнями других людей.

Таким образом, цепочка причин привела Виктора в медицину, в психиатрию и, наконец, сюда, на новую должность в Орлиный замок, где находилась клиника для душевнобольных преступников.

До замка осталось ехать минут двадцать, путь по-прежнему пролегал по лесистым уступам горы. Замок, в котором располагалась клиника, находился на самой вершине. Виктор почувствовал животный страх, почти ужас. Отступать было поздно. Как мощные челюсти зверя-исполина, над чащей взлетали каменные зубцы скал, а еще выше, над ними, из горного склона вырастали мрачные стены. Конусные крыши на высоких, поросших плющом башнях были похожи на колпаки ведьм или колдунов. Одну из башен, стремительно сужающуюся кверху, венчал сверкающий шпиль, и шпиль этот напоминал нос корабля, парящий над волнами в шторм. Над самой большой по площади постройкой, главным корпусом, также был остроконечный шпиль, только темный, окруженный игольчатыми шпицами, которые, казалось, держали небо. Виктору достаточно было взглянуть на хищные зубцы шпилей, чтобы понять, почему замок называют «орлиным».

В стародавние времена в глубине земли произошло что-то, из-за чего скала, на которой теперь стоял замок, была рассечена на две части, будто в порыве гнева Бог ударил по ней топором. На одной из них, меньшей, расположился барбакан, защищающий подходы, на другой – сам замок, а над пропастью между ними был проложен узкий каменный мост. Неприступность замка поражала воображение, но теперь эти прочные стены и труднодоступное местоположение использовались не для того, чтобы сдержать натиск внешнего врага, а чтобы исключить побег тех, кто был заключен внутри.

Они подъехали к воротам барбакана, у которых ютилась сторожевая будка. Платнер небрежно махнул рукой, не опуская стекла, и тяжелые дубовые ворота распахнулись, словно их открыли невидимые стражи.

– Электрический привод, – гордо сказал Платнер.

«Опель» пересек глубокую пропасть по каменному мосту, проехал через еще одну сторожевую башню, и они очутились в мощеном дворе замка. Виктор Косарек вышел из машины и огляделся. Несмотря на прекрасный осенний денек, ему показалось, что он попал в ловушку и теперь ему не вырваться из этих цепких каменных объятий.