истощения, а также перерождения голодным духом.

— Ну а какие дакини мы? — нетерпеливо спросили девушки.

— Вы — совсем другого рода, — ответил Лама.

— Какого же? — продолжали они настойчиво расспрашивать.

— Вы жадные, но бедные, неудовлетворённые, но недружелюбные. Даже если вы найдёте какого-нибудь болвана, который свяжется с вами, никто не получит от этого никакой пользы.

Девушек до глубины души задели слова Ламы и, полностью осознав свои недостатки, они ушли.

Отныне Лама носил с собой лук и стрелы, символизирующие всепронизывающую мудрость и искусные средства[14], дабы истребить душегубов десяти направлений[15], и вёл с собой охотничьего пса для уничтожения привычки двойственного мышления. Его длинные волосы, свободно ниспадавшие на плечи, были украшены диадемой на макушке, а в его ушах висели большие круглые серьги. Верхнюю часть тела прикрывала дешёвая фуфайка, а нижнюю — юбка из хлопка.

Придя в Конгпо, он остановился перед дворцом наместника Бычья Голова и прислонился к шесту молитвенного флага. Убедившись в том, что поблизости никого нет, он запел песню, чтобы пробудить чувства Сумчок (Три Драгоценности).

Я кланяюсь в ноги отцам моим, Ламам Кагью!

В этой счастливой провинции У, раю процветания и изобилия,

Заточена в жалкой темнице сансары

Сумчок, обворожительная дева.

Задержись на миг и послушай меня, —

Бесцельно повсюду бродящий налджорпа

Поёт тебе песню со скрытым смыслом.

Посреди синевы огромного полночного неба

Сияет луна, устраняя мрак для всех существ.

Но не ревнует ли планета Раху ко мне —  ясной полной луне?

Если ты скажешь, что нет,

То позволь мне удалить мрак с Четырёх Континентов.

В цветущих садах разных долин

Пчела наслаждается мёдом сияющего алого цветка.

Но не ревнуют ли засуха и град ко мне —  пчеле?

Если ты скажешь, что нет,

То позволь мне сделать подношение Трём Драгоценностям.

Если тела рождённой на земле Конгпо Сумчок и моё сольются в любви,

Не будет ли ревновать Бычья Голова —

Правитель округа Конгпо в провинции У?

Если ты скажешь, что нет,

То позволь приблизить Сумчок к состоянию Будды.

Сумчок как раз несла чай наместнику, когда отчётливо услышала песню Ламы. Она выглянула из окна и, как только увидела нищего, подобного взошедшей 15-дневной луне, прислонившегося к шесту молитвенного флага, её сердце мгновенно наполнилось преданностью и, хотя она никогда не видела его прежде, но оттого, что она уже слышала его имя и знала истории о знаках его совершенства и большой искусности в чудесах, она решила, что это Кюнле.

И в ответ преподнесла ему такую песню:

О нищий, сидящий посреди большого зелёного горного луга,

Подобный взошедшей на 15-й день луне!

Твоё обычное тело скрывает сердце Будды,

Твоя нагая плоть сияет великолепием.

Щит терпения висит на твоей спине,

И ты несёшь лук и стрелы как символ искусных средств и мудрости.

Ты ведёшь охотничьего пса, дабы извести тревожащие эмоции,

А сила твоей практики способна покорить три сферы миров.

Ты или демон, принимающий разные формы,

Или Махасиддха, владеющий чудодейственной силой.

Не обманываешь ли ты меня, "выдавая медь за золото"?

Но если твоё золото не окажется медью,

То взгляни на несчастнейший кусок железа,

Что служит наковальней кузнеца!

Хочется ему сдвинуться —  да накрепко схвачен большими и малыми клещами,

А остаться на месте —  по нему стучат большими и малыми молотками.

Если ты и вправду сын Линии искусных кузнецов,

Не оставляй его быть наковальней,

Но, сделав из него замок храма Джово[16],

Очисти карму этого железа и приведи его к совершенству!

Взгляни на несчастнейший кусок дерева, что служит порогом дома!

Хочется ему сдвинуться —  да накрепко схвачен дверным косяком,

А остаться на месте —  его топчут собаки и свиньи.

Если ты и вправду сын Линии искусных плотников,

Не оставляй его быть порогом дома,

Но, сделав из него двери храма Джово,

Очисти карму этого дерева и приведи его к совершенству!

Взгляни на несчастнейшую из женщин —  Сумчок из Конгпо!

Хочется мне уйти, да не могу порвать путы привязанности к сансаре,

А остаться, так побои Бычьей Головы делают мою жизнь невыносимой.

Если ты, Лама, действительно живой Будда,

Не оставляй меня в трясине сансары,

Но, взяв меня с собой, куда бы ты ни шёл,

Очисти карму Сумчок и приведи меня к совершенству Будды!

Бычья Голова услышал, как Кюнле и Сумчок поют друг другу песни, и крикнул:

— Что это за пение я там слышу?

Остроумная Сумчок мгновенно нашлась что ответить:

— Мой господин, нищий с приятным голосом стоит здесь перед дверью. Он пропел мне новости.

— О каких новостях он рассказал тебе? — спросил Бычья Голова.

— Очевидно, охотники били сегодня зверя в горах, — отвечала она. — Мяса ещё не делили, а поэтому, если ты отправишься туда, ты сможешь вернуться как минимум с сотней туш. Если тебе повезёт, тебе больше не придётся есть цампу[17] без мяса.

На слух наместника это подействовало подобно живительному дождю в пустыне.

— Коли так, приготовь продовольствия для семидневного путешествия на меня и тридцать человек прислуги, — распорядился он.

Сумчок немедленно повиновалась.

Когда наместник отправился в путь, девушка пригласила Ламу в спальню и стала готовить ему чай.

— Чем ты будешь готовить чай, — сказал Лама, — лучше я приготовлю для нас тот чай, что я нёс с собой всю дорогу сюда от лхасского рынка. Давай же выпьем его прямо сейчас!

И он взял её за руку, уложил на кровать наместника, задрал чубу (тибетское платье) и посмотрел на её нижнюю мандалу, в скопление бутонов белых Лотосов между бёдер, плоть которых была мягче сметаны. Увидев, что они предназначены друг для друга, он совершил их союз. Своей любовью он доставил ей больше наслаждения и удовольствия, чем она когда-либо испытывала.

— О Сумчок! А теперь принеси мне твоего чая, — сказал Лама, когда они закончили. Она принесла ему чай, свежий чанг, мяса и цампы и всего, что желало его сердце. Наконец он поднялся, чтобы идти.

— Лучше всего, если ты останешься здесь, Сумчок, — сказал он, — Я должен теперь идти.

Сумчок с безраздельной преданностью пала перед ним ниц.

— Не оставь несчастную девушку в грязи сансары. Возьми меня с собой, — просила она.

— У меня нет времени заниматься тобой, — сказал он