Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Скажи мне, Паша, тебя обвинили в четырех убийствах. Следующие четыре эпизода ты предъявил сам. — Добрушин постучал по толстой папке ладонью. — Твое чистосердечное признание заняло тридцать шесть страниц. Ты веришь в снисхождение суда?
— Пожизненное заключение. Четыре эпизода или восемь, значения не имеет. Я знал, на что шел. Я свою задачу выполнил. А сейчас я просто устал и решил остановиться. Моя жизнь кончилась. Мне плевать. Вы, Семен Семеныч, мне понравились. Человек, с которым можно поговорить. В папке лежит не чистосердечное признание, а исповедь. Я неверующий человек и к священнику не пошел бы. А вот перед вами исповедовался, чтобы камень с души сбросить. Это не бахвальство и самоутверждение. Мол, вот какой я герой! Нет. Убийца–одиночка это очень тяжелая ноша. Таскать в себе такой груз не каждому под силу. На то и придумана религия, чтобы люди освобождались от душевной тяжести и получали всепрощение. Тоже своего рода кодирование. Согрешил, помолился и опять чистенький. Начинай снова. Все мы грешники, но у каждого своя вера и свое оправдание собственным грехам. Человек не способен искренне признать свою вину, он всегда найдет себе оправдание. Но только себе, а не кому–то другому…
— Число жертв ты себе сразу наметил?
— Нет, конечно. Я не знал, на какой по счету меня поймают. Плохо ловили, вот и получилось восемь. Если бы я наметил себе двадцать, то действовал бы иначе.
— Это как же?
— В первую очередь каждое убийство должно было в корне отличаться от другого. Никакого почерка. Как правило, когда человек убивает впервые и его не ловят по горячим следам, он думает, что выбрал правильный метод, и продолжает действовать теми же средствами. А это и есть почерк. Тот же шаблон. Вот так нас и ловят. Ну и потом, необходимо менять районы, а не сваливать свои жертвы на одной полянке. Если подходить к делу творчески и с умом, можно наметить себе сколько угодно жертв. Успех гарантирован, если не вмешается его величество случай! Я к этому не стремился, однако звание «маньяк» четко утвердилось за моей персоной. Впрочем, я не возражаю. Мне плевать.
— Спасибо за исповедь, Паша.
Котов подписал ряд протоколов, документов, постановлений, и его увезли в Бутырку.
Добрушин долго сидел за столом и задумавшись смотрел на папку с материалами следствия.
4
Он не сопротивлялся собственным инстинктам. Ноги сами привели его на вокзал, и он купил билет до Снегирей. Дальше дело осложнилось. Убегать проще, чем возвращаться. Куда дальше? Он слонялся по станции больше часа, пока не заметил знакомое лицо кондукторши возле киоска «Мороженое». Она и привела его к нужному автобусу. Стояли долго, пассажиров в будние дни набралось немного. Потом дорога. Он смотрел в окно и запоминал.
Спустя сутки многое изменилось в нем самом, а местность и природа оставались прежними. Ну умер человек, и что? Ничего. Мир не перевернулся. Ни один листочек не упал с дерева. Все мы песчинки на этой грешной земле, и если с ели упадет иголка, то елью быть не перестанет ель. Просто на душе скребли кошки и где–то в глубине острой занозой засела тревога.
Он шел к дачному поселку не торопясь, оглядываясь и старался оставаться незаметным. В старых сталинских дачах жили пенсионеры. Тут не было кирпичных дворцов и высоких заборов. Все тихо, пристойно и надежно. Сколоченные в пятидесятых, срубы стояли крепко.
По дороге ему встретился какой–то старикашка и поздоровался. Вежливый народ, непуганый. Видно, что дачник, а не местный. Дорогая оправа очков, затемненные стекла и кроссовки вместо сапог.
Дважды он проходил мимо дома и не решался зайти в калитку. Сквозь штакетник он видел стоявшую на участке «восьмерку» и застывший в тени дом.
Наконец он решился и толкнул калитку. Она скрипнула и открылась.
Он почувствовал, как напряглись его мышцы. Ему казалось, что за ним наблюдают сотни глаз и только ждут момента, когда он зайдет в ловушку и на руках защелкнутся наручники.
Никто за ним не наблюдал, и никого чужие проблемы не интересовали. Птицы продолжали щебетать, вот только ветер усилился и нагнал тяжелые тучи, спрятав солнечный свет за тяжелым серым покрывалом.
Он долго не решался войти в дом, гуляя по саду, и в конце концов сумел взять себя в руки и переступил порог. Ничего не изменилось. Даже проигрыватель продолжал вертеться с тихим однообразным шорохом.
Да, покойники сами не уходят. Она лежала на прежнем месте, белая как простыня, и не реагировала на мух, которые кружились над ее телом и ползали по застывшему лицу и рукам. Он сдернул плед с кресла, подошел к покойнице и накинул покрывало на лицо.
Ничего страшного, уговаривал он сам себя. Все мы там будем. Каждый в отведенный ему час. Живем и не задумываемся о смерти, а она поджидает нас там, где мы ее не рассчитываем встретить.
И что теперь он должен делать? Странно. Он думал о чем угодно, но так и не решил, как ему поступить. Ехал–ехал и приехал! Для чего? Сжечь дом вместе с трупом? Слишком шумно, слишком навязчиво и подозрительно.
Он начал осматриваться, разглядывать вещи, заглядывать в шкафы. Поднялся наверх по той лестнице, с которой она упала. Огромная спальня с широченной кроватью. Постель свежая, расстелена. На столике свечи, два бокала, запечатанная бутылка шампанского. Да, она серьезно подготовилась к встрече. На что же рассчитывала эта женщина? Ущемленная гордость, глупая блажь или обычная бабья тоска?
Он открыл один из шкафов и увидел военный мундир с погонами полковника. Рядом висела шинель и пара штатских костюмов. Пятидесятый размер, пятый рост. Он сам носил тот же и не мог ошибиться. В соседнем шкафу его ждал сюрприз. Зеркальная дверца скрывала за собой полку, на которой стояла заряженная пленкой видеокамера. Провода от камеры скрывались за фанерной стенкой. С внутренней стороны зеркало выглядело обычным стеклом. Глаз камеры был направлен на кровать. — «Вот что задумала эта стерва! — Он скрипнул зубами. — Змея подколодная!» В эту секунду он ненавидел ее, забыв, что женщина мертва.
Возле кровати, под ковром, он нашел провод с кнопкой. Тут и проверять не имело смысла. Кнопка включала камеру, на которой запечатлялась домашняя порнуха и отличный материал для шантажа.
Некоторое время он сидел на кровати и о чем–то думал. Ему хотелось развалиться и выспаться после бессонной ночи. Уютная