— Они твоих подручных знают? — спросил Влад.

— Одного-другого видели в лицо, — ответил Рустам.

— Ну что ж… Придется тебе еще немного нам помочь…

* * *

«Хомо компьютерикус» — новый вид человека, рожденный щедрым на научно-технические и социальные революции двадцатым веком. По замыслу он должны быть молодым, тощим, бледным, с красными глазами и сутки напролет проводить перед монитором, скользя по запутанным, с развязками, заторами, пробками трассам Интернета. Внешний мир, еда, женщины его интересовать не должны. Все это дурная трата времени. Программы, файлы, сайты, вирусы и антивирусы, базы данных — именно в этом настоящая жизнь. Именно тут истинная реальность.

Из подобных качеств Леша Бруевич обладал, пожалуй, только молодостью, да и то уже не первой. Было ему двадцать семь лет. Крупный, с уже нагулянным жирком и румяным круглым лицом, любитель пива, женщин и горных лыж, накрепко сцепленный с землей, он тем не менее был человеком-компьютером. Во всемирной паутине ощущал себя как рыба в воде, или, скорее, акула в океане. Мог без проблем хакнуть защищенный сайт. Языки программирования знал лучше, чем русский. И вполне мог бы сделать карьеру и стать высокооплачиваемым программистом. Сделал бы, и стал бы, если бы его интересовали деньги. Точнее, деньги его интересовали, но не настолько, чтобы жертвовать ради них душевным спокойствием и ощущением значимости своего места во Вселенной. А эту значимость он ощущал, когда вторгался в неизвестные, нехоженые края, где не ступала еще нога ученого. Поэтому, работая с Галустяном над проектом, названном с претензией — «Атлант», он был счастлив. Потому что то, чем они занимались, было смело. Это было круто. И до этого не допер никто в мире.

Да, там был полет! Там открывались такие горизонты!.. Но в последнее время Бруевичу иногда становилось жутковато. Слишком далеко они зашли. Химические процессы, которым они дали жизнь, все больше напоминали алхимию. Они вторглись в совершенно неизведанные земли, где легко оступиться и провалиться в топь. И еще там могли поджидать хищники…

Впрочем, голову ломать над вечными проблемами не было никакого желания. Бруевич устал. Ему как воздух нужна была капитальная расслабуха. Он давно мечтал о горячей баньке, холодном пиве и теплом женском теле. Все это нашлось у его институтского приятеля Ромы, имевшего уютный домишко в Замяткове, что в двухстах километрах от столицы.

Дом располагался на окраине поселка городского типа, которому не суждено в обозримом будущем получить статус паршивенького городка. Деревянное строение под грузом прожитых лет немного покосилось, дряхлую мебель изъел жадный червь. Зато банька была отличная.

— Шею сильнее массируй, солнце мое, — проурчал, жмурясь от удовольствия, Бруевич, разлегшись на лавке в предбаннике.

Тонкие женские пальцы, оказавшиеся на удивление сильными, массировали мышцы и вызывали истому.

Девки были местные, молодые, развратные и по московским меркам удивительно дешевые. За тысячу рублей, пиво, водку и закуску они уже второй день скрашивали одиночество двоих институтских друзей, утомленных московской суетой. При этом девки считали, что им подвалило просто немыслимое счастье, потому что деньги в Замяткове уже несколько лет являлись редкостью и роскошью. Фабрика и два совхоза дышали на ладан, и заняться в этих местах было нечем.

— Я устала, — капризно произнесла Натаха, встряхивая руками. — Замандавалась вся.

В выражениях она не стеснялась, и Бруевич имел счастливую возможность слегонца пополнить свой запас нецензурных и ругательных слов.

— Ничего, — сказал он. — Еще чуток поработай. Потом пивком поправимся.

Это обещание воодушевило девушку, и она начала мять спину клиента с новой энергией.

— Развлекаетесь, — констатировал худосочный, с глазами профессионального мошенника, вечно улыбающийся Рома, зайдя в предбанник.

— Балдеем, — кивнул Бруевич.

— Мы уже потрахались, — незатейливо проинформировала Наташка. — А где Нинка?

— За пивом услал. А у меня чего-то машина барахлит.

— Какая? — хмыкнул Бруевич.

— Та, что на колесах. А ты что подумал? С этим все ништяк.

— Это радует, Рома…

— Полезу под железяку, — вздохнул хозяин фазенды.

— И охота? — удивился Бруевич.

— Завтра не заведется. — Ромка вышел. Дверь со скрипом закрылась. И Бруевич снова расслабился под сильными пальчиками массажистки…

Так бы лежал и лежал… Хорошо… Но хорошо не бывает долго.

Затренькал мобильник.

— Кто там? — растягивая слова, произнес он.

— Это Панин.

— Здорово. — Бруевич закряхтел, как старый дед, и приподнялся на лавке, по ходу легонько шлепнув Наташку по округлому заду. — Палыч, если бы ты только знал, от чего меня отрываешь…

— Плохи дела, Алешенька.

— Что случилось? — встревожился Бруевич, вдруг поняв, что голос у третьего члена их научной группы доктора математических наук Панина потерянный.

— Галустян…

— Что Галустян?

— Он умер.

— В смысле?

— Он умер. Погиб. Покончил жизнь самоубийством. Наглотался снотворных таблеток. Достаточно?

— Так, Палыч. Успокойся и не кипятись… Ерунда какая-то. Как Галустян мог покончить жизнь самоубийством? Сейчас, когда все на мази?

— У него спроси! — По голосу Панина ощущалось, что в его душе трепетала, как птица в клетке, пытавшаяся вырваться на простор истерика.

— Так… Успокойся… Успокойся, — как заклинание повторял Бруевич. В предбаннике было жарко. Но в груди возник сквознячок. Холодный такой сквознячок, от которого замерзает сердце. — Я сейчас собираюсь и еду… И мы что-нибудь придумаем.

— Что мы можем придумать?

— Так. Успокойся, — то ли себе, то ли собеседнику сказал Бруевич. Дал отбой. И присел на лавке, замерев и тупо уставившись в дощатую стену, на которой был зачем-то накрепко прибит барометр.

Девушка настороженно погладила его по плечу.

— Ну, котик, чего случилось?

Он не ответил.

— Чего киснешь, красавец?.. Ох, какой хмурый. Сейчас мы тебя успокоим. — Она потерлась голой грудью о его плечо.

— Извини… У меня… У меня друг умер.

— Как умер?

— Отравился… Или отравили…

— Отравили?! — изумленно ставилась на него девушка.

— Да… Но это начало. Всех нас перебьют… Я как чувствовал…

Он начал одеваться.

— Надо ехать… Надо…

Девушка смотрела на него, как на психа…

— Извини, крошка, — застегнув рубашку, кинул он ей. — Пока.

Он вышел из бани, согнувшись от удара мокрого снега. С утра зарядил этот снег, будь он неладен. И тучи — низкие, давящие. Куда подевалось вчерашнее солнце?