— Спасибо, — говорю. — Спасибо за царский подарок! И как хорошо, что у тебя такая отзывчивая подруга. Передай ей, пожалуйста, что отныне и я буду её самым верным и преданным другом.

Лена вскидывает брови, долго смотрит на меня, стараясь понять, шучу я или говорю серьёзно. По-видимому, истинный смысл моих слов доходит до неё, потому что лицо её вспыхивает от смущения, и она торопливо отвечает:

— Хорошо, хорошо, передам… А ты сыграй мне что-нибудь.

— Прямо сейчас?

— Если не занят, конечно.

Я настраиваю гитару, тихонько трогаю струны. Начинаю с простенькой мелодии и негромко напеваю:

Гитара в руках подрагивает. Дрожит и мой голос, пощипывают подушечки пальцев… Как давно я не играл!

Подперев ладонью голову, Лена, кажется, не столько слушает, сколько внимательно разглядывает меня, будто нашла во мне нечто такое, что ей доселе не было ведомо.

Беру новые аккорды и, стараясь развеселить, шутливо напеваю новую песенку:

И Лена улыбается.

— А ты, оказывается, ещё и артист. Вот не знала!

Я откладываю гитару и, подражая Карлсону, продолжаю дурачиться:

— О! Я самый лучший в мире артист! Самый талантливый!

Лена смеётся, но в этот момент в прихожей раздаётся звонок. Она срывается со стула и выбегает из комнаты. В открытую дверь хорошо видно, как высокий молодой блондин с церемонной вежливостью протягивает Елене огромный букет цветов, а Лена, улыбаясь, проводит гостя в свою комнату. Через минуту она возвращается и говорит мне:

— Это Румянцев Славик. Поиграй без меня, ладно?

Я пожимаю плечами: Славик так Славик. Знаю, что в одной школе с ней работает… Лена снова улыбается и тут же исчезает. Мне почему-то неприятно слышать их весёлые голоса за стеной. А ведь опять так хорошо начинался вечер!..

…Вот и пятница. Думал, она что-нибудь прояснит в отношении «Бирюзы», но… И мне ничего не остаётся делать, как выправить командировочное удостоверение и ехать в исправительно-трудовую колонию к Пикулину. Решаю предварительно встретиться с его бывшим тренером Скляром и мастером слесарного участка завода «Метиз» Хлебниковым.

Созваниваюсь сначала с тренером. Отвечает неохотно, с тревогой. Почему? Ладно, выясним.

В большом просторном зале спортобщества «Труд» десяток здоровых мускулистых парней с массивными боксёрскими перчатками на руках пружинисто кружат по полу и неистово лупцуют друг друга. Скляр поворачивается ко мне, отрывисто и нервно произносит, показывая золотые зубы:

— У меня, как видите, не детский сад… Я готовлю боксёров, вмешиваться в их личную жизнь мне, знаете ли, недосуг…

— И всё же, — говорю терпеливо, — что можете сказать о Пикулине?

— Ничего, — резко отвечает он, видимо, стремясь поскорее закончить разговор. — Я прочил его в чемпионы республики. Ко мне-то какие могут быть претензии? Я в этом деле чист как стёклышко. И в спорткомитете отчитался за него. Зачем снова воду мутить?

Мы сидим за столиком в углу зала, смотрим на «будущих чемпионов» и говорим как будто на разных языках. Этот коренастый, жилистый мужик с редкими волосами на голове, водянистыми глазами и с перебитым носом никак не может или не хочет понять меня.

Делаю последнюю попытку.

— Вам-то сейчас ничего и не грозит. Речь о Пикулине, вашем воспитаннике. Как всё-таки случилось, что он так сорвался?

Глаза Скляра становятся ледышками.

— Я ему не нянька, — говорит он тоном, не допускающим возражений. — Своих забот хватает. Скоро снова республиканские… Мне могут «заслуженного» присвоить. И я знать ничего не хочу об этом бандите.

Нет, не присвоят ему звание! Быть такого не может. Кто-нибудь да увидит, что он за человек. Вряд ли его подопечные добьются на республиканских соревнованиях каких-либо успехов: школа не та! Не та школа!..

Мы сухо прощаемся, и я ухожу, провожаемый гулким хлопаньем перчаток.

На улице ещё светло, хотя солнце почти скрылось за домами. Эх, была не была! Махну сразу и к мастеру. Без предупреждения. Чего тянуть? Пусть уж и с ним прояснится сегодня.

На остановке прыгаю в раскрытую дверь троллейбуса и через десять минут оказываюсь в уютной двухкомнатной квартире Хлебникова. Хозяин — подвижный, хотя и немолодой, встречает без какой-либо тревоги и смущения. Радушно проводит в большую комнату и наказывает жене — симпатичной улыбчивой блондинке — «быстренько сообразить что-нибудь на стол». Вскоре перед нами вьётся из красивых чашек душистый парок крепко заваренного чая, и беседа сама собой становится всё более непринуждённой и доверительной.

— Да, золотые у Игоря руки. Цены им нет! — восклицает Хлебников и отодвигает недопитую чашку. — Бывало, что ни поручишь: штамп какой сделать или приспособление… ещё и чертежей нет порой, одна задумка — в момент справится. Посидит, покумекает, что-то прикинет, что-то примерит… Глядишь — готово уже!

— Значит, неплохой был парень. Как же тогда всё так с ним получилось?

Хлебников вздыхает, расстёгивает на волосатой груди рубашку, откидывается на спинку стула.

— Что скрывать — упустили мы его. Парень работал что надо. А коль с заданием справлялся, не подводил, а порой и выручал коллектив, то особой тревоги за него не испытывали.

Хлебников наливает нам ещё по чашке чая и продолжает вспоминать.

— Как-то раз, правда, пришёл он на смену словно после крепкого подпития. Глаза красные, веки опухли, голос сиплый. «Что это ты себе позволяешь!» — сказал я ему. А он в ответ: «Извини, Пал Палыч. Так уж случилось». Ну, я и отстал. А зря. Надо было допытаться, что да к чему. Глядишь, и уберёг бы парня.

— Только раз так было?

Хлебников неторопливо прихлёбывает из чашки.

— Так — только раз. Хотя ребята сказывали — по ресторанам он хаживал.

— Говорят, был чемпионом города по боксу?

— Да, слава была. Но она ведь не только в радость. Иных и отравить может. Не каждый перед ней устоит, особенно когда ему ещё восемнадцать… Я потом с тренером его схватился. Как же, мол, ты допустил, чтобы споткнулся парень. Так ведь Скляр меня и слушать не стал. Мол, авторитет его подрываю. По-моему, дрянной он человек!