Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я помалкиваю, хотя полностью согласен с этой аттестацией.
— А вы, собственно, почему интересуетесь Игорем? Он что-нибудь опять выкинул?
— Нет-нет, — спешу успокоить Хлебникова. — Просто кое-что осталось невыясненным в его деле. Вот и хотелось бы поговорить об этом. Он ведь не один был в тот злополучный вечер. А вот назвать соучастника не захотел. Как считаете — почему?
Хлебников отставляет в сторону чашку.
— Всяко может быть… — говорит задумчиво. — Парень-то он душевный, даром что сиротой рос. Может, пожалел кого, вот и умолчал о нём. Я Игорька знаю: горе у кого или забота большая — всего себя этому человеку отдаст. Уж очень отзывчивый. И помяните моё слово — здесь тоже что-нибудь такое случилось… Вы с ним будете говорить?
— Буду.
— Имейте это в виду. И привет от меня передайте. Скажите, Пал Палыч на него хоть и в обиде за ЧП, но в любое время готов принять на участок. Да и ребята по-хорошему о нём вспоминают. Я, правда, писал ему об этом, да он на письма не отвечает. Верно, стыдится за себя. Только зря замыкается. Вы и это передайте. Мол, верим в него, в его рабочую струнку верим. Так и передайте, ладно?
— Так и передам, — улыбаюсь. — Спасибо вам, Пал Палыч.
— За что же спасибо?
— И за прямоту вашу, и за радушный приём… За всё!
Я допиваю чай, поднимаюсь из-за стола.
— Ну… Мне надо идти.
Он несколько растерянно протягивает руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожимаю её:
— До свидания!
— А может, посидим?
Качаю головой и вдруг ловлю себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.
— А с кем дружил Игорь?
Хлебников задумывается.
— Да вся бригада уважала его, — говорит он через минуту.
— А Эдик у вас на участке есть?
— Нет такого. Ни на участке, ни в цехе.
Ещё раз прощаюсь с ним и гостеприимной хозяйкой и покидаю квартиру.
На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо иду к своему дому, медленно проигрываю в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.
Я иду, и с каждой минутой всё во мне, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивает.
На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя всё ещё торгует фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Покупаю все. Для Лены. И делаю это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут — вот они!
И снова в полнейшем радужном настроении шествую к дому. Несу фиалки, а вижу изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг замечаю у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Прячу фиалки за спину: только бы он не увидел их.
Румянцев тоже узнаёт меня, останавливается.
— Здравствуйте, — говорит он и почему-то счастливо улыбается.
— Привет, — нехотя отвечаю. — А где же ваши цветы?
— Цветы? Ах, цветы! Они у Лены. Она всегда так радуется им.
— Значит, вы уже от неё? — Злость буквально распирает меня. — Тогда что же всё у подъезда топчетесь?
Румянцев вспыхивает и, запинаясь, отвечает:
— Вот… Уходить не хочется…
— Ну-ну. Побродите под окнами, спойте серенаду…
В глазах Румянцева растерянность. Он озадаченно спрашивает:
— Зачем вы так?
А мне и самому неудобно за издёвку. Парень как парень… Чего на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.
— Простите, Славик… Всего вам хорошего.
Боком проскальзываю в подъезд и на своём этаже выбрасываю фиалки в мусоросборник. На душе делается так тяжело, будто вместе с цветами выбросил ещё что-то, дорогое-дорогое, без чего и жить нельзя, наверное. Осторожно, стараясь не греметь, вставляю ключ в замок, открываю дверь и почти на цыпочках крадусь в свою комнату.
Но не тут-то было. Стремительно распахивается дверь кухни, и в проёме возникает Елена.
— Добрый вечер! Что такой пасмурный?
— Разве? Зато второй, у подъезда, млеет от счастья.
Весёлые искорки в глазах Елены гаснут. Она смотрит на меня непонимающим взглядом.
— О ком ты говоришь?
Кажется, она действительно не понимает, в чём дело. Но мне не хочется вдаваться в объяснения, и я молчу.
Лицо Елены становится задумчивым.
— Слушай, Владик, — тянет она слова, впервые называя меня по имени. — Уж не ревнуешь ли ты? Вот не ожидала!
А ведь в точку попала. И для меня это ужасное чувство — полнейшая неожиданность. Ишь, какой Отелло выискался!
Порываюсь скорее ретироваться, но Елена сердито останавливает:
— Нет, Демичевский. Давай договоримся: мои друзья — это мои друзья…
Скрип двери заставляет её умолкнуть. В коридоре появляется встревоженная Екатерина Ивановна.
— Леночка, милая… Что тут у вас?
Лена бросает на меня обиженный взгляд и, не ответив, уходит. Смущённо смотрю на Екатерину Ивановну, она — на меня.
— Владислав Викторович, что случилось?
— Ничего. Так, поговорили… Вы не беспокойтесь.
Она недоверчиво качает головой и торопливо возвращается в комнату.
Мне делается совсем нехорошо. Ну что я за остолоп такой! Сам себе всё испортил.
Так и засыпаю с гнетущим чувством чего-то тяжёлого, почти непоправимого. С тем и просыпаюсь, весь в холодном поту от мучивших во сне кошмаров. В мыслях только Елена, её глаза, полные обиды… Что же это со мной? Неужели всё-таки опять втрескался? Всерьёз, по-настоящему. Разве такое бывает?..
Прохожу в ванную комнату, прислушиваюсь — кто на кухне? Если там Елена, лучше уйти из дому без чая. Ведь мне сейчас и не взглянуть на неё. Но на кухне тихо. А времени — уже восемь… Быстро умываюсь, одеваюсь… На кухне по-прежнему ни шороха. А меня уже томит эта тишина. Прохожу туда, наливаю чай и как можно медленнее прихлёбываю из чашки. Мне уже не хочется быть одному. Хочется хотя бы на миг, всего на мгновенье, но увидеть Елену, её лицо, её глаза: что будет в них — всё та же милая улыбка или… Про «или» и думать страшно. От «или» свет будет не мил.
Словно угадав моё желание, появляется Лена. Уже одетая.
— С добрым утром! — говорит она, лукаво поглядывая в мою сторону.
— Здравствуй! — счастливо откликаюсь я. От этих её слов и взглядов у меня будто гора сваливается с плеч. Лена!.. Моя Прекрасная Елена! Снова идёшь мне навстречу. Такому упрямому и бестолковому. За что мне этакое счастье?