Реми, ее напарник, был блондин с бычьей шеей, квадратной челюстью, мощными икрами и немного низковатым задом. В своих шаркающих резиновых шлепанцах он походил на боксера. Не теряя времени даром, он ткнул в Беатриче огромной, намазанной жиром рукой:

— Ну-ка, сними халат, покажись.

Без колебании Беатриче сбросила одежду, как древняя римлянка, проданная в рабство и уступающая воле хозяина. Концентрические волны прошли по ее телу к высоким, крепким, горделиво очерченным ягодицам и к горящей выпуклой груди. Легкой рукой она описала их контур. Затем рука стыдливо скользнула в пах, но не скрывая, а лаская его. Съемочная группа окружила ее плотным кольцом.

— Все, пора начинать! — крикнул Сотье.

Из цепких лап операторов Беатриче вырвала гримерша.

— Не старайся испытать настоящий оргазм, но притворяйся, что ощущаешь его каждую секунду. Так все порнозвезды делают, — сказала она, поправляя грим на глазах девушки.

Беатриче пыталась сосредоточиться, представляя себя анархисткой, революционеркой, восставшей против всего и всех. По крайней мере, она действительно так себя ощущала, испытывая неодолимое желание вырваться за ограду виллы Каробби и поразить своей дерзостью всех вокруг и саму себя прежде всего. Гримерша наносила масло на тело Беатриче. Сотье не давал ей никаких указаний. Он и без того знал, что патент на безрассудство ей выдала сама природа.

— Мотор!

Лампочка камеры зажглась, и началась запись. На первом плане появился Реми в золотистых трусах, и без излишних предисловий Беатриче легла на постель. Остатки сдержанности заставляли ее легко сжиматься, подобно бутону цветка. Играя мускулами, к постели приблизился звероподобный Реми.

Никогда на подобных съемочных площадках не бывало столь умелых дебютанток. Под легкими как перышко касаниями рук Беатриче с лица партнера исчезло зверское выражение. Реми, который прежде всегда притворялся, теперь стонал, шумно дышал и дрожал как влюбленный юноша. Сотье шепотом приказал оператору взять Реми крупным планом: в первый раз в жизни тот был этого достоин. На его багровом, потном лице отражалось недоумение, как будто он забыл, что следует делать дальше. Девчонке удалось вскружить ему голову. Встряхнувшись, Реми все-таки вернул контроль над ситуацией, призвал на помощь весь свой опыт и, схватив ноги Беатриче, распахнул их, как ножницы. С тупой, бычьей настойчивостью он грубо протиснулся в нее. Беатриче застонала. По непонятной причине Реми ощущал на своем пути какую-то преграду. Тогда он поднатужился и рывком продвинулся вперед. Беатриче взвыла. Реми не останавливался, пока не вошел в нее до упора. Оператор поднял взгляд от камеры: что-то во всем было не так, и он решил вживую проверить свои подозрения. В это невозможно было поверить, но… На простыне разрастался кроваво-красный круг, не оставляя сомнений в своем происхождении. В группе недоуменно зашептались. Реми почувствовал, что все буравят его взглядами. Под ним происходит нечто подозрительное, понял он и остановился. В ужасе посмотрел на простыню и выдохнул единственную реплику за всю свою долгую актерскую карьеру:

— Девственница?

— Да, — прошептала Беатриче.

Кадр за кадром, съемка не останавливалась ни на миг. Сотье со слезами на глазах уже представлял весь мир лежащим у его ног. В голове светилось броское название: «Ночь девственницы live». Все это обещало ему небывалые барыши, а Беатриче — под псевдонимом Кристина — славу порнодивы.

Облачко, видевшее немало любовных сцен, буквально оторопело. Затем в негодовании оно решило раствориться в ночи и навсегда покинуло виллу Каробби.

Голубки архитектора Руджери, поигрывая мускулами, грузили в машину лопаты, грабли, ведра. Вскоре грузовик с сонно улыбающимися парнями проехал мимо Умберты, которая в этот день оделась несколько необычно для себя: в зеленую мини-юбку, коричневый топ и шляпу à la Ливингстон. Какое-то время она могла видеть плечи Замира, его развевающиеся на утреннем ветру волосы и как будто высеченную из камня руку на борту фуры.

Умберта последовала за ними в своем шестисотом «мерседесе»: еще накануне она тоже решила поучаствовать в сборе песка на пляже в Скрипичной бухте. Этим утром она ощущала необыкновенную бодрость, со скоростью 180 километров в час бесстрашно летела по автостраде Аурелия и первой ворвалась на пляж.

По берегу прогуливались чайки; из воды то и дело показывались рыбешки; по серебристому песку шествовала черепаха.

Умберта сняла тапочки, погрузила ступни в прохладный после ночи песок. Необъятный серебристый песок Скрипичной бухты отозвался чистым звуком, похожим на всхлип ребенка. Умберта с силой протолкнула ногу глубже — звук стал насыщенней. Легкие шаги отзывались здесь ударными, на растирание и разминание ногой песок отвечал низкими нотами контрабаса. Песчинки пели и играли под ногами, как настоящий оркестр. Если бы не робость, Умберта пробежала бы по пляжу в освободительном танце, подпрыгивая на песке то с силой, то мягко, как стрекоза. Но полет фантазии вскоре оборвался: она с трудом представляла себя в такой несдержанной ипостаси. Умберта вернулась в обыденный мир, где сверкающие лучи солнца растворяли очертания тела. На какой-то миг она стала похожа на Мадонну, неподвижную, как статуя посреди пляжа, счастливую этим моментом бытия.

Но тут подъехавший грузовик вывалил на песок голубков Руджери. С гиканьем они немедленно бросились в море. Замир бежал вместе с ними; на бегу он как будто случайно задел Умберту и споткнулся, насмешив всех вокруг. Песок издал пронзительный звук. Умберте хотелось остановить его, но Замир умчался в воду.

Руджери на этот раз в элегантном костюме цвета сливок явно нервничал. Ему совсем не нравилось, как Замир с Умбертой смотрят друг на друга.

— Хватит! За работу, немедленно! — закричал он в приступе раздражительности, заставив всех выйти из воды и взяться за лопаты. Песка нужно было много. Преломляя лучи света, он добавит блеска будущим росписям. Этот маленький секрет Руджери делал его декорации по-настоящему волшебными.

Под неприязненным взглядом Руджери Умберта отошла в дальний уголок пляжа. Там она почти спряталась, растянувшись на еще не прогревшемся песке. Против солнца она смотрела на море, на склонившегося к воде Замира, напоминавшего изваяние античного атлета. Длинные, скользящие по скулам волосы подчеркивали двойственность его облика, но и усиливали очарование. От этих мыслей и от наблюдения за Замиром ее отвлек терпкий запах. Оказалось, что он исходил от кустика томата, выросшего прямо в песке. Умберта задумалась, глядя на маленький дикий куст с крупным уже красным плодом. Наверное, он вырос из семечка, прилетевшего с одного из ближайших огородов. Когда-то корабль привез из далекой Америки в Европу первый росток томата. Ее баобаб тоже перенес длинное путешествие по морю, и на него поначалу смотрели с подозрением. Но теперь он вроде бы прижился в саду, слился с пейзажем, стал чем-то постоянным и почти обыденным.

Внезапно странная, непривычная картина вернула ее к грубой реальности. Руджери со страстью целовал Замира. Зрелище двоих мужчин, прижавшихся, прилепившихся друг к другу, совершенно обескуражило ее. По спине пробежала дрожь. Замир при этом ничуть не пытался высвободиться, прильнув к партнеру. В негодовании Умберта топнула по песку; тот издал странный, как будто фальшивый звук. Со злости она сорвала помидор и изо всех сил швырнула его. Красный томат скатился с дюны, сбил черного сверчка, с трудом взбиравшегося по склону. Вместе они оказались на линии прибоя, где их накрыла волна; помидор поплыл в сторону горизонта, а сверчка проглотила какая-то рыбина.