такая особенность жизни, когда твой батя — генерал. Он хочет контролировать все стороны жизни своих детей, даже когда им уже за двадцать. Отец вообще хотел, чтобы я поступил в Академию МЧС, как и он сам. Но я соскочил с этой темы, выбрав профессию, реально ткнув пальцем в список в разделе «абитуриенту». В целом, я учился нормально, не был самым лучшим, зато протусил всю студенческую молодость в профкоме, на форумах и фестивалях, даже был задействован в культурно-досуговом центре вуза. Оказалось, мать не зря в детстве меня на вокал отправила. Получал повышенную стипендию за активную работу, этим и жил, пока в армию не свалил.

— Вы хотя бы реально уже самостоятельные, а мой папочка заявил, что пока не буду замужем, все еще контроль за мной — его обязанность. И полный мой переезд к мужу тоже только после свадьбы.

— Так и чего вы до зимы тянете? — я искренне не понимаю.

— Потому что я хочу фотосессию в зимнем лесу, в белой шубке и на фоне белой машинки муженька.

Я, конечно, закатываю глаза, но при этом узнаю Эрику. Она уже несколько лет убивается по фотографии, сама закончила курсы, перефоткала всех знакомых, меня в том числе, а теперь вот выходит на новый уровень. И к своей свадебной фотосессии требований у нее явно будет выше крыши.

— Ясно, ты там хоть на свадьбу позови.

— Обижаешь, — фыркает блондинка под легкий смех моей сестры. Она-то знает, что Эрика никуда от нашей семейки не денется.

Завтракаем в небольшой кафешке в центре города, потом Эрика забрасывает нас с Соней к родителям, а сама едет к своим — это аж на соседней улице.

— А что, товарищ генерал даже не на работе? Удивительно, — выдаю как только захожу в дом.

— Если понадобится, поеду, но сегодня день такой…

— Какой?

— Не помнишь уже?

Я вопросительно смотрю на Соню, пожимая плечами, но и она не знает.

— Не помню.

Отец, смерив меня недовольным взглядом, продолжает начищать парадные ботинки.

— Сегодня десять лет, как Миллер погиб. Годовщина смерти.

— Блин, — ругаю себя, что забыл.

Ну конечно, это было в сентябре. Майор Миллер и подполковник Самойленко ушли на задание, а вернулся с него только один из них. Отец не был виноват в смерти друга и ничем помочь ему не мог, и все равно уже десять лет винит себя за то, что не предотвратил трагедию.

— Она приехала.

— Кто?

— Женя. Она тут с матерью. Наверное, поехали уже на кладбище, я позже сам поеду.

Не дослушав до конца, я бросаю рюкзак прямо на пол и срываюсь с места. Лечу в гараж, машина на месте, бензин есть. Не знаю, зачем я делаю это, вряд ли ведь ей нужно мое сочувствие и какие-то мои слова. Я же тупо забыл про этот день… Но иначе тоже поступить не могу, и уже через минуту выруливаю на дорогу, даже не проверив, закрылся ли гараж. Ничего страшного, все дома, увидят.

Я помню этот путь, хотя давно не ездил по нему. Мы с Женей знакомы (я восстановил в памяти) с пятнадцати лет, и каждый год в этот день она всегда ездила к отцу. Уже потом, когда она стала моей девушкой, я приезжал с ней. Почему я вбил себе в голову, что должен увидеть ее сегодня, понятия не имею, но я уверен, что делаю все правильно.

Паркуюсь, выскакиваю из машины и быстро бегу по тропинке, заваленной первыми упавшими листьями. Солнце пробивается сквозь облака, делая этот хмурый день более теплым. Даря хоть какую-то надежду.

Немного путаюсь, где свернуть, но интуитивно нахожу нужное место. Здесь видна ее светлая макушка напротив знакомого мне памятника майору.

— Жень.

Тихо зову, словно боюсь спугнуть.

Она быстро разворачивается ко мне, от изумления широко распахнув глаза. Не красилась. Знала, что все равно косметика растечется.

— Ян? Как ты оказался тут?

Стыдно признаться, что забыл.

— Отец сказал, что ты должна быть здесь. Почему ты одна?

— Мама пошла к бабушке и деду, они тоже тут, чуть дальше. Я попросила ее дать мне посидеть одной.

Прочистив горло, переминаюсь с ноги на ногу, не зная, подойти к ней или оставить ее в покое.

— Ты хотела побыть тут без свидетелей? Я могу оставить тебя.

— Нет, иди сюда.

Быстро подхожу к скамейке, на которой сидит Женя, и устраиваюсь рядом. Смотрю на ее руки, расслабленно лежащие на коленях, и при этом понимаю, как тяжело ей в эту минуту и как она напряжена внутри.

— Десять лет прошло, — шепотом говорит Женя.

— Время быстро летит.

— Да. Иногда я думаю, как могло бы все сложиться, будь он тут, с нами.

— Думаю, он поддержал бы твое решение исполнять свои мечты. Наверняка он и сейчас гордится тобой и тем, какой ты стала.

— Думаешь?

— Да. Отец говорит, что он очень любил тебя и всегда о тебе думал.

Женя запрокидывает голову, очевидно, навязывая борьбу накатившим слезам, жмурится и шумно выдыхает.

— Я бы хотела, чтобы папа видел меня сейчас. И знал, что со мной.

— Думаю, так и есть. А почему твой парень не с тобой?

Женя, бросив на меня грустный взгляд, принимается разглядывать складки на своей юбке.

— Не захотел уезжать из Москвы.

— Даже ради того, чтобы просто побыть рядом с тобой и подержать за руку, когда ты…

Хотел сказать «когда ты плачешь», но не стал.

— Для него нет ничего важнее театра. Ничего. Наверное, я тоже такая.

— Нет, ты не такая, — я перебиваю ее, пока она не продолжила наговаривать на себя и дальше. — Будь ты помешанной только на театре, ты бы не приехала сегодня сюда и не думала бы так, как думаешь.

— Осуждаешь меня, что я выбрала такого мужчину?

— Жек, я не имею права осуждать, просто на его месте я бы не смог так поступить. Впрочем, я и на своем поступил по-другому.

— Спасибо.

В одном коротком «спасибо» я слышу тысячи нот ее голоса и десятки недосказанных слов, которые она так и не произнесет. В этом коротком слове я слышу ее саму. А когда она своей ладонью осторожно касается моего колена, на одну секунду, без всякой задней мысли, я себя чувствую как в той старой песне. Сердце замерло и снова пошло.

Подумать только, мы знакомы с пятнадцати, были вместе с семнадцати, разошлись, когда нам было двадцать один. Теперь нам двадцать три, у каждого своя жизнь и своя вторая половинка, но мы сидим здесь вместе в такой сложный для Жени день, только я