— Могу я узнать, по какой причине? — спокойно, Иза, кричать нельзя. Улыбайся. Держи лицо. Если у Тиссы получается, то и у тебя выйдет.

— Благотворительный комитет — организация, от которой зависит благополучие многих людей. И как вы сами понимаете, наша репутация должна быть безупречна.

Допустим, я понимаю.

— …а вы — угроза для нее. Для всех нас.

— Почему?

Леди Флоттэн соизволила подняться. Что-то знакомое привиделось мне в ее движениях. Эта манера держать спину, и поворот головы…

— Потому что особа вроде вас, безусловно, имеет некоторую власть над мужчинами. Они слабы. Безвольны во всем, что касается их желаний.

И этот тон знаком до боли. А уж выражения-то…

— Но женщины — иное дело. Вам здесь не рады и никогда рады не будут.

Это я уже поняла. Осознала, так сказать, всем своим испорченным естеством.

— Вас терпят. Из жалости. И это жалость не к вам, а к вашему несчастному супругу, который, мы надеемся, все-таки прозреет.

И ушлет меня за край мира во имя всеобщего счастья и благоденствия? Не дождутся. А если ушлет, то я вернусь, хотя бы для того, чтобы высказать ему все, что думаю.

— Само ваше присутствие… — она приложила к носу кружевной платок траурного черного цвета, словно от меня воняло. — Действует разрушительно… и мне искренне жаль загубленную душу.

Это у Кайя что ли? Или я еще кого-то успела толкнуть на путь порока? Если так, то я нечаянно.

— Взять хотя бы эту юную леди…

Тиссу?

Тисса выдержала взгляд леди Флоссен, преисполненный праведного гнева. Этой вдовушке да в инквизицию бы…

— …которая вела себя столь неосмотрительно, что дала повод мужчине прилюдно выразить свой к ней интерес в нарушение всяческих приличий…

— Знаете, — я поняла, что еще немного и сделаю что-то, о чем буду жалеть, — в моем мире говорят, что старые ханжи получаются из тех, кто в молодости не слишком-то задумывался над вопросами морали…

— Что вы себе позволяете?

— Все что угодно. Особы, вроде меня, они такие. Непредсказуемые. И мало ли, что им в голову взбредет…

Пора прикусить язык. Я ведь не собиралась им угрожать. И надо бы уйти, пока я не наговорила больше, чем нужно. Действительно, что я могу им сделать?

Выставить из Замка?

О да, Наша Светлость — воплощенное зло, изгоняющее бедных пожилых леди, которые только и радеют об общественном благе, прямо с утра просыпаются и радеть начинают… нет, они в безопасности и прекрасно это понимают. По глазам вижу.

Уходила я без реверансов. Обойдутся.

И за дверью взяла Тиссу за руку. О боги, у этого ребенка ладони ледяные, на ногтях — кайма лиловая, характерная такая, а пульс просто бешеный.

Она сейчас рухнет.

Сержант, коснувшись плеча, указал на низенький диванчик. По-моему, выражение его лица можно было истолковать, как сочувствующее. Хотя кому он сочувствовал: мне или Тиссе — не понятно.

Возможно, обеим.

— Садись, — я надеялась, что не кричу. Тисса послушно села, не сводя взгляда с запертой двери, точно ожидая, что леди Флоссен выскочит специально ради того, чтобы высказать Тиссе все, что еще не было высказано.

— Она — старая озлобленная стерва.

— Именно, — подтвердила Ингрид, до сего момента умудрявшаяся казаться невидимой. Надо бы перенять это полезное умение.

И нюхательная соль как нельзя кстати.

— Нет. Она правильно сказала. Я… я дала повод. И сама во всем виновата.

И губы синеют.

— Так, дыши.

Потом будем нянчиться. Сейчас ее вытащить надо.

— Вдох, считай до десяти и выдох. Слышишь?

Кивок.

— Вдох! Вот так… выдох. Умница. Еще дыши… правильно все.

Она постепенно успокаивалась, и в какой-то момент даже улыбнулась, робко, извиняясь за то, что заставила нас волноваться. Похоже, нельзя затягивать с разговором.

В городе ощущалась близость зимы. Юго вдыхал сырой воздух, наслаждаясь оттенками его вкуса. Отсыревший камень. И дерево. Черная смола, которую привозили в бочках, укрывая их прошлогодним сеном. Алхимики сварят потом кожные зелья, смрадные, едкие. Для этих зелий уже делают кувшинчики с широким горлом, примешивая к красной глине ассурский песок…

На пристани выгружали свежую ворвань в толстых, лоснящихся бочках. В старых — варенец, а в новых, помеченных красными крестами — сыроток. Этот уйдет дороже, глядишь, прямо с пристани. И вонь ворвани перебивала запах рыбьей требухи, которую вычищали из трюмов, полугнилую, мешаную с крысами и остатками хребтов. По воде плыли масляные пятна. И старый шкипер дымил, табаком заглушая горький привкус в легких.

Юго почти дошел до точки — уже виднелись впереди низкие здания складов с разноцветными, многажды латаными крышами — когда раздалась переливчатая трель.

Шлюхи нырнули в тень.

Матросы ускорили бег, и бочки с грохотом полетели с настила. Шкипер переложил трубку с левого угла губ в правый. А на пристани появились синие плащи.

Юго едва успел убраться с пути.

Редкая цепь, но плащи — это не городская стража. Движутся неспешно, расслаблены, даже ленивы, только впечатление это обманчиво. Лучше не пробовать сбежать. И Юго замирает, сутулясь.

Если охота за ним…

Невозможно. Он вел себя тихо.

Настолько тихо, насколько сил хватало. И недоучка должен был бы расслабиться… не успокоиться — он вовсе не глуп, но расслабиться. Немного.

Оцепление прошло мимо Юго, не удостоив и взглядом. Значит, все-таки склады… типография. Плохо. Уже пятая за прошедший месяц. И с каждым разом новую искать становилось все трудней. Деньги ничто, когда на кону голова.

В другой раз Юго тихо ушел бы — ему не было дела ни до типографии, ни до хозяина ее, которому грозила незабываемая ночь в подземельях Замка, ни до прочих глупцов… но имелось одно нехорошее обстоятельство. К счастью, Юго знал, куда направиться.

Пристани хорошее место для крыс и тех, кто желает остаться незамеченным.

Гудо, прозванный Шепелявым по причине отсутствия некоторых зубов, из-за чего речь его сделалась неразборчивой, не стал ждать, когда Синие выломают дверь.

Лишь только услышав тревожный свисток — не зря, ох не зря Гудо приплачивал местным шлюхам за пригляд — он подхватил куртку и бодрой рысью кинулся в комнатушку.

Нет, конечно, жаль было бросать все… станки, почитай, новые. Рамки не обкатанные. Шрифты в двойном наборе. И даже пунсоны, с которых уже сам Гудо мог бы шрифт отливать, какой надобно. Не говоря уже о таких мелочах, как запас краски, бумага и те самые листовки, уже перевязанные и готовые к отправке. Пасквиль, конечно, но… золотой в прямом смысле слово. Лично Гудо ничего не имел против Их Светлости, которую в глаза не видел. Но бизнес — это бизнес. И если кто-то там, в Верхнем Замке, готов вывалить талер за листовку, то Гудо будет их продавать.