Он выбил доску в полу и выгреб мешочки с золотом. Не так много, как рассчитывал… найти бы ту суку, которая сдала его. А что сдали, тут Гудо не сомневался: место он сам выбрал, тихое, спокойное, накатанное. И вот тебе, недели не прошло, как выследили, собаки…

Ничего. Гудо — матерый.

И с Их Сиятельством снова никак встречаться не желает. А потому уйдет, не прощаясь.

Он открыл шкаф и, забравшись внутрь, надавил на неприметный рычажок. Задняя стенка раскололась пополам. Гудо пинком расширил щель и оказался в узком проходе. Через пару шагов тот сузился еще больше. Пришлось на четвереньки встать. Ничего, Гудо не гордый и не брезгливый. Крысы сами разбегались, а про то, что хлюпает под его руками, Гудо старался не думать. Главное — золотишко при нем.

А есть золотишко и жизнь будет…

Выход был завален мусором, и Гудо пришлось выкапываться наружу. Человек, поджидавший его, не спешил помочь.

— Рад, что ты сбежал, — сказал он, глядя, как Гудо отряхивается от очистков, гнилых веревок и чего-то еще, волокнистого, осклизлого.

Гудо ответил матом.

Говорил он искренне, от души, избавляясь от пережитого страха. И замолчал, когда рот вдруг наполнился кислой слюной. А в брюхе закололо… так сильно закололо, что прям невыносимо. Гудо схватился больное место прикрыть, но оказалось, что в боку у него стальное перо торчит. Из тех, которые шлюхи с собой носят.

— Ты… — хотел сказать, но слюны стало слишком много. И она полилась из горла, мешаясь со рвотой и кровью. Ноги подкосились.

— Рад, — повторил человек, ногой переворачивая Гудо на спину, — что ты выбрался.

Он раздвинул немеющие губы и затолкал в рот что-то твердое, круглое…

Десятью минутами позже из лаза появится другой человек. Он выползет и, наткнувшись на тело, выругается: мертвец — не то, чего Их Сиятельство ожидают.

Впрочем, пенять за медлительность тан не станет. Он пройдется по типографии, касаясь машин, перебирая литеры в ячейках шрифтов. И листовки, лежащие на отдельном столе в связках по дюжине, вниманием не обойдет.

— Хоть бы новое что придумали, — тан почешет подбородок и, наконец, обратит внимание на мертвеца. — Ну что, Гудо, свиделись? А я ж тебя, паскуду, предупреждал, что в следующий раз зубами не отделаешься.

Тан обернет руку батистовым платком и сунет в рот мертвецу. Вытащив золотой талер, поднесет его к свету. Монета будет самой обыкновенной, ничем не отличающейся от тех, которые найдут в поясе Гудо. И ни у кого не возникнет желания пояс этот присвоить.

Во всяком случае сейчас, когда Их Сиятельство видели.

Позже в типографии — оцепление снимут, а тело унесут, но нюх портовых крыс любого размера подскажет им держаться подальше от складов — появится еще один человек, которого если кто и знал, то в жизни в знакомстве этом не сознался бы.

— Мальчик мой, лучше б ты выспался разок, — скажет он, стягивая перчатки из белой лайки. — Это отребье и другие погонять могут.

— Потом. Смотри, что получается.

Урфин сцепил пальцы за головой и потянулся, пытаясь подавить зевок. Спать ему и вправду хотелось, но он уже привык к этому желанию. Сперва дело. Сон — позже.

Когда-нибудь.

Например, после завтрашней встречи, которая кое-что да прояснит по «Золотому берегу». Но о завтрашней встрече он подумает завтра. Сейчас следовало разобраться с типографией.

— Во-первых, Гудо закололи и в пасть монету сунули. И значит, он был знаком или с Тенью, или с кем-то ему близким. Во-вторых, посмотри. Здесь почти все новое. Этому сквалыге не просто хорошо платили. Ему тут все обустроили… и я вот подумал, к чему добру пропадать?

Магнус прищурился и взмахом руки велел продолжить.

— Гудо — мелкая мразь. Он никогда не занимался печатью. И значит, их прижало почти в край. Настолько, что они стали искать любого, кто возьмется… может, пусть найдут? Не мы их, а они нас.

— Что ж, — Магнус прочел верхнюю листовку и скривился. — Есть у меня подходящий человечек…

Склад вспыхнул ночью. Хорошо горел. Ярко.

Ничто не вызывает такого прилива энергии, как вожжа, попавшая под хвост.

Нас не пускают в высокоморальную песочницу? Ничего. Построим собственную. Будем конкурировать.

Совет держали в гостиной при апартаментах Нашей Светлости. Что характерно, тоже за чаем.

И профитролями.

А вот розовых листочков с виньетками не нашлось. Чувствую себя ущемленной в правах, но похоже только я. Тисса сидит на полу — при здешней манере укрывать полы толстенными коврами простудиться она не простудится, а Ингрид ей волосы расчесывает. Волосы, к слову, у девочки красивые. Длинные, густые, невероятного пепельного оттенка — до сих пор я думала, что добиться подобного можно лишь искусственным путем. Правда, Тисса волосы прятала, заплетая в косы, а косы укладывая вокруг головы короной. И пепельный превращался в серый, скучный.

Она вообще предпочитала быть незаметной.

И с каждым днем у нее получалось все лучше.

— Ингрид, как вообще они работают? — я, наконец, села. Все-таки дурные привычки заразительны, и надо бы избавляться от этой манеры метаться по комнате, загоняя мысли в голову. Может, и удобно, но при моих полутора метрах выгляжу я смешно.

Ингрид отложила расческу. Разделяя пепельную волну на пряди, она ловко сплетала их, закрепляя крохотными цветами из золотой проволоки.

Тисса сидела неподвижно.

Надеюсь, она не решит, что Ингрид проявляет излишний к ней интерес. Моя старшая фрейлина по-прежнему верна Тианне.

— Жители города подают прошения. Гильдийным старейшинам или же смотрящим квартала. Могут и лично. Раз в месяц Благотворительный Комитет устраивает день открытых дверей, когда принимают прошения от всех желающих. Бумаги рассматриваются. И прошение удовлетворяется или не удовлетворяется.

В принципе, все довольно просто и логично, Нашу Светлость это устраивает всецело.

Осталось уточнить кое-какие детали.

— И много они отсеивают?

— Почти всех, — Ингрид отступила, любуясь делом рук своих. Тонкая сеть удерживала пепельную волну, в которой мерцали золотые звезды. Подав зеркало, Ингрид сказала: — Посмотри. Так тебе идет куда больше. Им важно оказать помощь достойному. А достойных мало.

Тисса смотрела на свое отражение с удивлением, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, словно проверяя, действительно ли та, которая в зеркале, — она?

— Ингрид, сколько в городе людей? — я испытывала нечто сродни зависти. У меня такая грива если и отрастет, то очень и очень не скоро.

— Много. Около трехсот тысяч.

По здешним меркам действительно много.

— А сколько бедняков?