туда последние кусочки дров, помешала их кочергой – и языки пламени вновь показались.

«Милая, этого стоило ожидать: он изменял мне – постоянно – вот и ушел.»

Дочь, еле-еле жуя сопли, выкрикивала: «ТЫ! Ты пилила его! Пилила!»

«А он кричал!» – сердито отрезала мать и смотрела на дочь уже осуждающе.

«Да! Да! Крича-ал! А ты пилила! Зачем??! Из-за тебя он ушел от нас! Ааах, ааах!» – дочь теряла воздух.

Дом наполнился едким дымом: мать не открыла печную трубу (перенервничала – забыла).

Лесная черная тьма сгущалась. Лунный бледный свет почти не пролезал сквозь густые ветви деревьев.

Было видно, что дочери тяжело переживать всё произошедшее – и мама обняла ее.

Трясущаяся девочка вяло попыталась отсесть.

«Ну это совсем не дело! Ты как к матери относишься?? Он – изменщик, алкоголик, а виновата я? А как нам дом топить? Он дров не приносил уже сколько!!! Скажи спасибо матери, что она нашла, чем дом растопить, иначе обе бы замерзли! Неблагодарная! Да я сама не хочу жить! Я не знаю, что дальше делать! Хкх… Хкх… Хкх… пилила!»

Дочь забилась в угол и тряслась.

Мать схватила окровавленную пилу и завизжала.

Тусклый огонь камина задергался – и потух. Отец догорел.

Мученик

Воскресенье. Яркий свет утренней зари освещает комнату.

Стоя, не садясь за стол, Валя доедает свое сладкое пюре (торопится). Одновременно с этим сплетает косички в мудреные формы. Делать все вещи одновременно и даже не замечать этого – удивительная женская способность!

Быстренько доев пюре и схватив свой чемоданчик, девушка вылетает из подъезда и сломя голову несется к вокзалу.

Куча людей, кашляющих и толкающихся, окружили ее, но каким-то удивительным образом Валентина прошмыгнула через огромных мужиков, спешащих занять аж два места (не в силу властолюбия, а в силу своих форм) – и заняла свое – около окошка.

Солнышко слепило, пришлось закрыть уставшие от бессонной ночи глазки. Сладкий сон, совершенно младенческий, на тепле. Темные волосы нагреваются – и, если дотронуться до них, можно почувствовать обжигающий жар. Однако, кожа головы ощущает их как теплую шапочку после прохладного ветра улицы. Голова расслабляется под теплыми волосиками – и буквально – отключается.

Остановки электрички сменяются одна за другой. Вале ехать далеко – от начальной до конечной станции: можно расслабиться. Она непонятным образом через сон осознает, что происходит вокруг, но не может трезво это осмыслить: вот, рядом с ней сидящий человек трясет ногой (волнуется, наверно), потом встает – и почти что выбегает на своей остановке: спешит. Что же случилось с ним, с этим человеком? Вале снятся сны о нем: вот, этот мужчина выбегает на самый летний зной: горячие солнечные лучи обжигают лицо. Он спешит в роддом, куда отвезли его жену.

Муж работал далеко, в Москве, на окраине. Метро, пригородный поезд – всё занимает драгоценное время. Жена позвонила ему до этого, до того, как он сел в электричку. Она позвонила ему, когда мужчина был на работе. Он, волнуясь, заикаясь, говорил ей, что вызовет скорую, но она отвечала: всё в порядке – сегодня к ним в гости как раз собирался ее давний друг – Роман. Женщина, тяжело дыша, шептала, что друг довезет ее.

В животе резало, будто ножом; по спине ручьем лился пот: рабочая рубашка намокала и прилипала к коже: зуд не ощущался, голова пустела. Думать не хотелось: было слишком много ощущений: мужчина подпрыгивал на месте, чувствовал неудобство и зажимал свои руки между ногами, а ноги прижимал к полу, чтобы больше не дергаться.

Как жена будет рожать без него? И… как же она будет – с этим Романом? Он знал этого друга, очень хорошо знал.

Каждая лишняя секунда остановки поезда била по мужу. Мужчина стучал ногой по полу, надеясь, наверно, что машинист услышит его, что электричка двинется быстрее. Но она не двигалась.

С момента звонка жены прошло – несколько часов.

Время. Нужная станция. Мужчина мчится к роддому. Белые палаты слепят глаза – и раздражают. Глаза хочется закрыть: они слезятся, их режет, но плакать нельзя! Он понимает, что уже всё – конец; понимает, что он всё пропустил – и сейчас – его ошарашат чем-то еще сильнее. Он осознавал это. Но внутри, как маленький мальчик, всё отрицал, как будто отрицание могло помочь ему.

Потный, красный от давления, он, стремясь скрыть свое истинное состояние, шагает к жене. Его походка деревянная: он не чувствует ног. Видит: рядом с ней стоит друг. Роды кончились.

Роженица, еще слабая, но уже способная говорить, с широкой счастливой улыбкой на лице протянула: «Рома держал меня за руку всё это время, пока я рожала». Женщина второй рукой нежно провела по руке Ромы – и оставила свою маленькую ладонь в этом положении, поверх его большой ладони.

Она вполовину прикрыла веки и поймала взгляд своего друга. Секунда. Тихо приподнимаясь к нему, тонкими влажными губами она зашептала: «Я ему до безумия благодарна…».

Трррррр.

Послышалось рычание электрички. Валя болезненно вздрогнула – и проснулась. Закутавшись в свои же руки (крепко обняв себя), она пыталась заснуть, чтобы вернуться в то сладкое блаженство спокойного полусна в электричке, с ощущением всей окружающей действительности, но без четких мыслей, с не логическим, но чувственным пониманием, всего происходящего вокруг.

«Наверное, так ощущается рай…» – на эмоциях от отдыха (такой простой радости жизни, о которой мечтает каждый, но не получает в должной мере никто) подумала Валентина – и вдруг вспомнила о том несчастном муже и его ситуации. – «Сколько удивительных людей и историй окружает нас вокруг – а мы не замечаем их! А если бы записать историю хотя бы каждого второго – даже кажущегося неинтересным человека – получили бы мы сотни наиинтереснейших и самых поучительных романов в истории, без пафоса и лишней воды. Была бы эта огромная книга выше всех других. А всё-таки – жаль этого мужа, хоть его никогда и не было…»

Электричка тем временем почти совсем опустела. Вдруг, затарахтела сильнее, немного подергалась, рывками, как в судорогах перед смертью – и заглохла. Остановилась она аж на половине пути до следующей станции.

Валя приоткрыла липкие тяжелые веки. Слева от нее сидела женщина. Прямо рядом с ней, почти прижавшись, хотя вокруг было полно мест! Женщина эта была немолодая. Одетая в белоснежное платье, закинув ногу на ногу, она смотрела вперед, с улыбкой, и явно о чем-то думала.

Валя, привыкшая оценивать стиль одежды других людей, сразу оценила (правда, негативно) умение одеваться этой особы. Валентина даже посмеялась у себя в голове, думая, как бы к лицу подошел этой мадам алый, красный цвет.

«Белый – белому чехол», – сама не зная почему, родила мысль героиня.

Вдруг в чуть запотевшее