С этими словами Ермак отвернулся и пошел прочь. Мгновение лошадь топталась рядом с новым хозяином, потом дрогнула, рванулась за Ермаком. Тот скосил глаза в сторону, не смеется ли кто, нервно скривил рот и… ласково обнял свою госпожу-лошадушку за шею.

– Ты теперь мне принадлежишь, – прошептал Машков Марьянке. – Слышала? Ты теперь моя собственность.

– А еще я тебе два пинка задолжала, Иван, Матвеев сын, – так же негромко отозвалась девушка. – А еще мне лошадь нужна.

– Завтра поутру дам.

Она передернула худыми плечиками, подошла к костру и легла в траву. Машков устроился рядом. Внезапно она подскочила, рванула у него из-за пояса нож, приставила к груди казака.

– Теперь он моим любушкой будет! – зло прошептала девушка, так тихо, что только Машков и смог ее расслышать. – Ревнивым любушкой, Иван свет Матвеевич!

Машков вздохнул и отвернулся. Новый нож добыть проще, чем с бабой спорить… Одно лишь беспокоило казака: Марьянка его окончательно в дурака превратит скоро. «Я ее и знаю-то всего часа с два, а что со мной сталось?» – пульсировала в голове одна и та же тоскливая мысль. – Нет, это Новое Опочково явно сам черт когда-то строил!»

Он вслушивался в Марьянкино дыхание, чувствуя себя при этом самым счастливым человеком на свете.

Александр Григорьевич Лупин сразу же узнал свою дочурку, даже в мужичьем наряде, когда какой-то казак гнал ее из горящего сельца. Какой же отец не узнает свою кровинушку, пусть и очень изменившуюся с виду!

«Она жива, – обрадовался староста, но тут же снова сник. – Пока еще жива. Сейчас они повесят ее, и я должен буду смотреть на ее казнь и ничем не смогу помешать. Она умрет как истинная Лупина. Господь благословит тебя, дочка. Прими ее, господи…»

Он все лежал в траве, глядя на казаков и уже смирившись с тем, что сейчас Марьяну вздернут на старой вишне. А та ввязалась в какой-то спор с атаманом ватаги.

«Совсем девка с ума сошла, – подумал Лупин. – Господь всемогущий, пожар ей никак все мозги высушил. Ей лошадь дали, так беги, скройся, ан нет, назад дура-девка воротилась, к казакам! Несчастный отец!»

Лупин замер. Не было у него никакой возможности подползти поближе к дочери. Чуть позже она улеглась спать между казаками, а он лежал в тени, мучаясь неимоверно и теряясь в догадках, что же происходит с Марьянкой.

Только поутру, когда все казаки крепко спали, Лупин пробрался в уничтоженное Новое Опочково и бросился в церковь.

Здесь у алтаря храпел чужой поп в казацких портках и сапогах, в церкви жутко смердело водкой и перегаром. Местный служитель Божий в священном ужасе сидел, забившись в угол, и затравленно глядел перед собой. Увидев Лупина, он машинально вскинул руку и благословил его.

– Отче, я не знаю, что делать? – прошептал Лупин, пугливо поглядывая на казачьего попа.

– Я тоже, – отозвался священник. – Небеса вопиют в отчаянии. Порядок небесный нарушился, – он кивнул в сторону храпевшего «коллеги» и удрученно помотал головой.

– Бог – он далеко, – хмыкнул Лупин, – а вот дочка моя, Марьяшка, близко. Пока. Кажется, казаки хотят увести ее с собой.

– Бог с ней, – священник устало прикрыл глаза.

– Было б лучше, если бы я был рядом с ней, – прошептал Лупин. – Что ж бога-то присмотром за Марьянкой утруждать. Поскачу-ка я вслед за ватагой этой шальной и Марьянкой. И где-нибудь, когда-нибудь и как-нибудь уж освобожу ее из плена. Вот только не знаю, сколько времени мне на то понадобится. Вы Новое Опочково и без меня поднимите.

– Уж это-то я тебе обещаю, Александр Григорьевич, – торжественно поклялся поп.

– Тогда благослови меня, отче, – Лупин склонился перед священником, и пока пьяный казачий поп храпел, как стадо быков, пуская поминутно ветры, местный служитель божий торопливо пробормотал над головой Лупина слова молитвы и трижды перекрестил его.

На рассвете казачья ватага снялась с места и отправилась дальше. Теперь в отряде было уже пятьсот сорок один человек.

Мужики, бабы с детьми и старики украдкой наблюдали за их уходом с высокого волжского берега. После ватаги ничего не осталось, там, где казак пройдет, простому мужику делать нечего. Разве что молиться.

Вот жители Нового Опочкова и крестились истово, благодаря Бога за то, что обошлись с ними по-христиански, совсем еще по-доброму.

Когда казачья ватага исчезла в клубах пыли, от церкви отъехал еще один одинокий всадник. В дверях церквушки стоял священник, вскинув руку в прощальном жесте. Рука была пуста, потому что крест прихватил с собой его бродячий сотоварищ во Христе.

«Доченька моя, ты все, что у меня сохранилось в этом мире, – размышлял Лупин, вглядываясь в облако пыли на горизонте. – Лукерья-то моя, как отдала Богу душу два года назад, так и все, а теперь вот и изба погорела… Мир теперь в дочурке моей, моей Марьянке, заключен. Да я за ней хоть на край света пойду…»

Легко было сказать, но вот беда, скакать-то тяжеловато! Казаки шли споро, и Александр Григорьевич с трудом поспевал за ними.

Кроме того, поп смог дать ему одра, едва ноги передвигавшего от старости. Все остальные коняги из Нового Опочкова разбежались во время пожара, и крестьянам еще долго после ухода ермаковской банды придется отлавливать их.

Мерин, на котором сейчас ехал Лупин, не очень-то вообще хотел выходить из стойла.

– Вот ведь нашел защиту в доме Божьем, – вздохнул поп, поглаживая одра по гриве. – Потому и уходить не хочет. И хотя ведь наверняка ничего не знает о святом причастии. Господь всемогущ…

Легче от этого Лупину не было. Уже дважды он терял казаков из виду. Впрочем, это не мешало ему находить верную дорогу. Вытоптанная степь или погоревшие деревеньки, до которых добирался Лупин, были отличными путевыми указателями.

– Чего ж вы воете-то, дуралеи? – всякий раз возмущался Лупин, слушая жалобные причитания баб и поглядывая на мужиков, в бессильном гневе потрясавших кулаками. – Вас всего лишь ограбили, ну и бока помяли немножко. У нас они так вообще все сельцо пожгли, дочку мою Марьянку с собой угнали! Братушки, мне бы конягу новую! Вы только гляньте на этого одра! Он же на каждом шагу на все четыре спотыкается, а когда я понукать начинаю, так он глаза, что человек, закатывает и дрожать принимается. Разве ж можно на такой волчьей сыти казаков преследовать? Дайте ж мне коника доброго, братушки!

Но только через несколько дней пути Лупину удалось выпросить у мужиков мерина, не отличавшегося особыми лошадиными статями, но бывшего крупной, костлявой животиной, да еще и выносливой в придачу. Новоопочковскому старосте пришлось-таки раскошелиться и выложить за конягу несколько полновесных рубликов.

И погоня пошла веселее. Лупин почти нагнал казачью ватагу, теперь он вновь видел на горизонте жутковатое облако пыли, словно наказание Господне, нависшее над землей.

На четвертый день пути Лупин отважился подъехать поближе: теперь он отчетливо различал казаков, греющихся у походных костров. Он привязал конька к дереву в маленькой березовой рощице, дождался наступления темноты и проскользнул в становище ватаги. Казаки вели себя как обычно во время их военных вылазок. Спали подле не распряженных лошадей. Все всегда были готовы к внезапному нападению и схватке.