— Дольф. — Мой голос звучал очень тихо. Его почти заглушал шум, доносящийся из гостиной.

— Что?

— Ничего-ничего. — Я сделала глубокий вдох и с шумом выдохнула. Я смогу. Я смогу. О Господи, я не хочу! Дверь качнулась внутрь, и я прошептала молитву. Бывают в жизни моменты, пережить которые можно только с помощью свыше. Я готова была поспорить, что меня ждет один из таких.

Солнечный свет струился через маленькое окошко. По низу белых занавесок были вышиты утята и зайчики. На бледно-голубых стенах были наклеены вырезанные из картона зверюшки. Колыбели я не увидела — только кроватку с опущенной наполовину стенкой. Кроватка для большого ребенка, кажется, так она называется?

Здесь было не так много крови. Благодарю тебя, Господи. Кто сказал, что молитвы никогда не бывают услышаны? Зато в квадрате солнечного света сидел плюшевый медвежонок. Медвежонок был покрыт кровью, словно глазурью. Один стеклянный глаз удивленно смотрел на мир из-под сосулек слипшегося искусственного меха.

Я опустилась на колени возле него. Ковер не хлюпал, крови на нем не было. Почему же этот чертов мишка сидит на ковре, весь залитый кровью? Насколько я могла судить, больше нигде в комнате крови не было.

Может, кто-то его просто сюда посадил? Я подняла взгляд на маленький белый комод, разрисованный зайчиками. Если однажды выбрал мотив, то уж не отступай от него ни в чем, таково мое мнение. На белой краске был маленький, но очень четкий отпечаток ладошки. Я подползла ближе и приложила рядом руку, чтобы сравнить размер. У меня небольшая ладонь, маленькая даже для женщины, но этот отпечаток был совсем крошечный. Два, три года, может, четыре. Стены голубые — наверное, мальчик.

— Сколько лет было ребенку?

— На обратной стороне портрета в гостиной написано «Бенджамин Рейнольдс, три года».

— Бенджамин, — прошептала я, глядя на кровавый отпечаток детской ладони. — В этой комнате нет тела. Здесь никого не убили.

— Да.

— Так чего же ты меня сюда привел? — Я посмотрела на Дольфа снизу вверх, все еще стоя на коленях.

— Твое мнение ничего не будет стоить, если ты не увидишь всего.

— Этот чертов мишка будет мне сниться.

— Мне тоже, — сказал Дольф.

Я встала, с трудом подавив желание разгладить юбку сзади. Трудно даже сосчитать, сколько раз я измазывала одежду в крови и даже не думала об этом. Но только не сегодня.

— Это труп мальчика там, в гостиной? — Говоря это, я молила Бога, чтобы это было не так.

— Нет, — сказал Дольф.

Благодарю тебя, Господи.

— Труп его матери?

— Да.

— А где тело мальчика?

— Мы его не нашли. — Дольф помолчал, потом спросил: — Эта тварь могла съесть мальчика целиком?

— Ты имеешь в виду — чтобы вообще ничего не осталось?

— Да, — сказал Дольф. Лицо его стало лишь капельку бледнее. Мое, вероятно, тоже.

— Возможно, но даже у немертвых есть предел тому, что они способны сожрать. — Я сделала глубокий вдох. — Вы не обнаружили никаких признаков срыгивания?

— Срыгивания. — Дольф улыбнулся. — Хорошее слово. Нет, после еды эту тварь не тошнило. Во всяком случае, мы ничего не нашли.

— Тогда мальчик, вероятно, должен быть где-то рядом.

— Есть шанс, что он жив? — спросил Дольф.

Я посмотрела на него. Мне хотелось сказать «да», но я понимала, что ответ скорее всего должен быть «нет». Я выбрала компромисс.

— Не знаю.

Дольф кивнул.

— Теперь в гостиную? — спросила я.

— Нет. — Дольф вышел из комнаты, не говоря больше ни слова. Я пошла следом. Что мне еще оставалось? Но я не спешила. Если ему хочется изображать крутого немногословного полицейского, он может и подождать меня.

Вслед за его широкой спиной я завернула за угол и через гостиную вышла в кухню. Раздвижная стеклянная дверь вела на террасу. Повсюду были осколки стекла. Их грани сверкали в солнечном свете, струящемся из еще одного круглого окошка в потолке. Кухня, облицованная голубым кафелем и отделанная дорогим светлым деревом, была такой чистенькой, словно только что сошла с фотографии рекламного буклета.

— Красивая кухня, — заметила я.

Мне было видно, как по двору шныряют полицейские. Высокий забор скрывал их от любопытных взглядов соседей, так же как прошлой ночью скрыл убийцу. Только один детектив остался стоять у водосточной трубы. Он царапал что-то в блокноте.

Дольф сделал мне знак, чтобы я осматривалась внимательнее.

— Итак, — сказала я. — Кто-то вломился сквозь эту стеклянную дверь. При этом, вероятно, шум был ужасный. Когда разбивается такое большое стекло, то даже при включенном кондишине… одним словом, ты это услышишь.

— Ты думаешь? — спросил Дольф.

— А соседи слышали что-нибудь? — спросила я в свою очередь.

— Никто не признается, — сказал он.

Я кивнула.

— Стекло разбилось, и кто-нибудь пошел взглянуть, что случилось. Скорее всего мужчина. Стереотип «главы семьи» на редкость живуч.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил Дольф.

— Храбрый охотник, защищающий свое семейство, — сказала я.

— Ладно, пусть это был мужчина. Что дальше?

— Мужчина вошел, увидел того, кто вломился на кухню, и крикнул жене. Вероятно, велел ей уносить ноги. Бери ребенка и беги.

— А почему бы не вызвать полицию? — спросил Дольф.

— Я не видела в спальне телефона. — Я кивнула на телефон на стене кухни. — Вероятно, это единственный аппарат. Чтобы до него добраться, надо было проскочить мимо чудовища.

— Продолжай.

Я оглянулась на гостиную. Покрытой простыней кушетки отсюда было почти не видно.

— Эта тварь, чем бы она ни была, бросилась на мужчину. Стремительно; ударила его, может быть, оглушила, но не убила.

— Откуда знаешь, что не убила?

— Не устраивай мне экзамен, Дольф. В кухне слишком мало крови. Он был съеден в спальне. Что бы это ни было, оно не стало бы тащить мертвеца в спальню. Оно загнало мужчину в спальню и убило его там.

— Неплохо; не хочешь попытать свои силы в гостиной?

Вообще-то не особенно; но вслух я этого не сказала. От женщины осталось значительно больше. Верхняя часть ее тела была почти не повреждена. Кисти рук были закрыты бумажными мешками. Можно будет получить анализ того, что у нее под ногтями. Я надеялась, что это поможет делу. Широко открытые карие глаза смотрели в потолок. Край пижамной курточки прилип к тому месту, где некогда была талия. Я сглотнула и двумя пальцами приподняла намокшую ткань.

Позвоночник блестел в ярком солнечном свете; белый и мокрый, он повис, словно шнур, который выдернули из разъема. Ладно.