Но тут Михаил, продолжая болтать о всякой ерунде, взял в руку маркер, быстро написал несколько слов и придвинул листок к Вальке.

«Поддерживай беседу, они слушают».

У Старшего печенье встало поперек глотки. Он кивнул, закашлялся, чуть не облился горячим кофе. Профессор одним движением подобрал записку с ворохом других бумаг, скатал в комок, закинул в жерло горелки.

— Ну, добре! Расскажи мне, пока суд да дело, как там сестренка твоя устроилась? Гарна дивчина, и сердечко у нее доброе. Помню, как посмотрит на меня, а я тогда — что скелет был, и в глазах у ней слезы.

Харченко снова взял фломастер.

«Есть способ, надо вместе»

— Да, она у меня такая, добрая, — Старший некстати вспомнил о девяти тысячах фунтов, потраченных Анкой на лекарства. — Иногда до того добрая, что скоро все по миру пойдем.

«Сбежать?»

— Помню, я раненый лежу, боль зверская, на стену впору лезть, а она подсядет, махонькая такая, погладит, и даже орать при ней стыдно, — Профессор чуть ли не с удовольствием в сотый раз приготовился рассказать историю, как его на большом транспортном Тхоле забирали с Украины, и как его подстрелили агенты КГБ, и как его на борту корабля атлантов выхаживала Младшая.

«Сколько тебе надо времени, чтобы присоединить голову к кораблю?»

У Старшего внутри что-то екнуло. Неужели... неужели Харченко сумел снять с трупа наездника офхолдер? Но эту нелепую мысль он тут же отогнал. Лукас сто раз повторял, что на мертвеце любой тип связной медузы погибает в считанные минуты, да и холодильника у Харченко подходящего не было!

— Анка у нас в медицинский чуть ли не с первого класса лыжи навострила. Ага, маманя даже удивлялась, мол, откудова такая прыть берется? Вечно всем куклам руки-ноги бинтовала.

«Надо выстричь волосы, тогда быстро, меньше минуты. А где офхолдер?»

— А знаешь, я по юности тоже в медики собирался. Да, да, точно тебе говорю. Самое смешное — на химии срезался. Всю жизнь химией заниматься пришлось, а на вступительных срезался.

«Снизу в центре корпуса, вроде желтоватой шляпки от поганки, там похоже на длинные провода, надо отвлечь охрану, я могу устроить маленький пожар»

Михаил скатал в комок очередной листочек. Сердце у Старшего стучало все быстрее. Он не чувствовал вкуса кофе, не замечал пронизывающего холода, идущего от каменного пола. Чисто механически набил рот печеньем и с трудом двигал челюстями, перемалывая вязкую миндальную массу. Предприятие казалось не слишком рискованным. В крайнем случае, их поймают... и что? И ничего. Никто его не застрелит, разве что усилят охрану. А вдруг Анку уже везут сюда? «А вдруг Анку уже везут сюда?»

— А я даже не представляю, как может вся эта медицина нравиться. Сиди, косточки да жилки перекладывай, латынь учить надо, трупы резать — ничего приятного.

«Уже должны были привезти. Что-то случилось. Если их операция сорвется, нас могут того...»

— Можно еще кипяточку? — попросил Валька. — Не, кофе не хочу, только кипятка. Я туда сухарик буду макать.

Он принял решение. Харченко был прав. Если имелся малейший шанс проникнуть на борт летающего бочонка, этим шансом следовало воспользоваться. Вероятно, изнутри можно связаться с кем-нибудь из Коллегии. Валька гадал, почему атланты до сих пор за них не вступились. Должно было произойти нечто действительно ужасное, чтобы Коллегия целую неделю не замечала исчезновения своего боевого корабля с черепахами и тремя пилотами! Если только...

Старший похолодел. Если только идея засылки их с Анкой в Саяны не замыкается на Маркуса! Маркус сейчас в Петербурге, сидит арестованный, и Лукас там же, и неизвестно, кого еще прихватили орлы Сергея Сергеевича. Если Маркус под действием наркотика им выдал расположение особняка в пригороде, то русская разведка могла взять в плен гораздо больше народу.

Все равно не стыкуется. Остается предположить, что у Коллегии все засекречено до такой степени, что даже Маркус не представлял точно, где находится пещера. Знали это красноярские ребята, но толку от них мало!

У Старшего противно запищало в правом ухе. Так всегда происходило, когда он начинал о чем-нибудь очень напряженно думать и не мог выпутаться. Он потянулся к фломастеру.

«Когда попробуем?»

— Ну, добре! Пей кипяток без заварки, странный ты человек. Тут, кстати, и консервы имеются, можно разогреть! — Как ни в чем не бывало Харченко выложил на стол тушенку, сардины и сухую вермишель. — Ты не стесняйся, в таком холоде голодать нельзя, живо застудишься. А еды навалом, не стесняйся!

«Дам тебе бритву и жидкое мыло, в палатке незаметно побрейся, не то отнимут лезвие»

Сам Михаил выглядел на «пять с плюсом» и здорово походил на актера Евдокимова в молодости. Старший с восхищением наблюдал, как под тонким шерстяным свитером перекатываются мышцы атлета, а об тонкую когда-то, сморщенную старческую шею можно было теперь сломать пару весел. Вальке даже подумалось, что атланты случайно передержали профессора в реанимационной пазухе, и вылез он оттуда почти тридцатилетним.

«Пойдешь к себе, как увидишь дым и крик — дуй под проволоку. Внизу найдешь, а сейчас болтаем»

Они еще поболтали немного. Харченко до того увлекательно рассказывал о назначении каждого прибора, что Валька заслушался и чуть не позабыл о составленном плане.

— Представь себе, рушится все, чему меня учили, — Михаил ходил взад-вперед по палатке, прихлебывал кофе и махал рукой, словно читал лекцию перед аудиторией. — Да, мы ставили опыты, но! На растениях годичного цикла, на мухах, потом перешли к свинкам и прочей живности. Принципиальной разницы нет, геном функционирует одинаково, что у человека, что у дрозофилы, но! Мне нужна смена поколений, чтобы проверить результаты кодирования. Если молекула, измененная нами определенным образом, даст в третьей или четвертой генерации запрограммированный отклик, и при этом, заметь! — не случится вредных последствий, значит, мы движемся в верном направлении.

Можно назвать успехом, если мы заложили для дрозофилы красный цвет глаз, и она действительно появляется с красными глазами? Нет, об успехе говорить рано! Потому что новое поколение хиреет, плохо кушает и погибает. Мы проводим четыре, пять, семь серий опытов, и наконец... — Он замер, растопырив руки, словно налетел носом на стекло. — Наконец, в одиннадцатой серии, на восьмом году работы, мы нащупываем нечто. Устойчивое изменение окраски, передающееся по наследству в нужное нам поколение, а дальше — исчезающее. Да, это нечто. Но денег в институте нет, Харченко загибается от рака, аспиранты разбегаются, и все катится в никуда. Впрочем, Харченко еще вполне работоспособен, он звонит в оборонное ведомство, он пытается найти тех людей, которые обещали безусловную поддержку в трудное время, поскольку тема их интересует.

О, тема их невероятно интересует. Дух захватывает, как подумаешь, чего можно добиться от маленького человека, если ему заранее, через бабушек и дедушек, вложить в душу отвагу, ярость и что-нибудь весьма полезное для армии. Гм, ну, допустим, способность видеть в темноте. Тысяча человек прекрасно видит в темноте. А другая тысяча новобранцев умеет дышать под водой. А третьи, наоборот, выдерживают пламя и задымленность. И что интересно? Сидит, допустим, военком будущего, смотрит в компьютер, а у него уже заранее все расписано. Не надо вызывать призывников, ловить их по дачам и огородам, проверять на предмет пригодности к разным родам войск. У военкома все заранее расписано — кто чем болен, какими способностями обладает, куда лучше направить.