Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себе идиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.

Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.

Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.

Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.

Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.

Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.

Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.

В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.

Впереди пологим холмом поднималась черная, источавшая дым, проплешина. На вершине холма, воздев голые ветви, замерли несколько мертвых серебристых берез. Если я что-то смыслю в торфе, то подземный пожар здесь только разворачивался, не набрав еще полную силу. Потому что мы пока могли дышать, и потому что далеко по сторонам, слева и справа, виднелись зеленые островки. Пожар такого рода очень коварен, его практически невозможно потушить, он прячется, а потом вылезает совершенно неожиданно, проглатывая сотни и тысячи акров, снова прячется под землю, не давая нормально дышать людям и животным, подло выгрызая корни растений, убивая Маленькие народцы, без которых леса и поля сиротеют и долго не могут восстановиться.

Так горит торф, если его лишили воды.

Наша разбитая тропа ползла на плешивый обугленный холм, а справа краснели торфяные болота. Клубы удушливого дыма пока еще не соединились в сплошную завесу, резкими порывами ветра их уносило в сторону. Перед тем как исчезнуть окончательно, наша пыльная, покрытая золой дорожка разделялась. Направо, петляя среди валунов и серых проплешин, тащилась все та же тоскливая, полная сухих коряг тропинка, на которой едва поместились бы колеса нашей кареты. Зато влево, под уклон, начиналось широкое, мощенное черным камнем шоссе. То есть до шоссе этому проселку было далеко, но строили его основательно и на века. Шоссе ныряло в залитую водой прогалину и снова пряталось за дальним пригорком.

Я снова внимательно вгляделся в следы. Мне показалось очень важным разобраться, куда же гнали пленников — направо, в пустоши, или по мощеному шоссе, навстречу цивилизации? Кое-где виднелись отпечатки колен, ладоней, это люди падали, но их поднимали пинками. Длина шага и приблизительные размеры конечностей говорили в пользу обычных, скорее вето — пиктов, с их мужланским, тяжеловесным костяком. Если неведомые поработители погнали людей и скотину вдоль черных колонн, на гору, то мы рискуем угодить в гнездо работорговцев.

Вдоль всей разбитой дороги из обочин торчали колонны, грубо выдолбленные из черного гранита. Словно каменные пальцы, проросшие сквозь землю, они укоризненно указывали в серое, неуютное небо. Некоторые колонны обвалились, их потихоньку засасывала болотистая почва, плоские гранитные срезы торчали из красных торфяных луж. Некоторые, напротив, вздымались на высоту до тридцати футов; на их блестящих от дождевой влаги боках угадывались рунические письмена, полустертые изображения, но ни у кого не возникло желания их исследовать. Я осторожно понаблюдал за магистром и королевским поверенным: они настраивали приборы и глазели в окна с таким же ошарашенным видом как и мы. Обер-егерь Брудо, рекомендованный нам лэндлордом, как лучший знаток географии, кашлял от дыма и скреб в затылке, точно последний ученик. Ветер свистел и напевал тоскливую мелодию, завихряясь между гранитными исполинами. То одно, то другое солнце прорывало завесу туч, и тогда слева тысячами багровых зеркал вспыхивало болото. Неизвестно, насколько далеко протянулась топь, ее укрывали широкие полосы тумана. В ушах стоял неумолчный звон от парящего гнуса и комарья.

И откуда-то разило мертвечиной.

Впереди, на пригорке, коридор из черных колонн обрывался, одна из них когда-то повалилась прямо на дорогу, раскололась и постепенно погрузилась в рыхлую почву. Однако дальше, там, где начиналось мощенное камнем шоссе, ряды колонн поднимались снова, смыкаясь портиками. Сверху, на верхушке каждого портика, сидела каменная горгулья и следила за нами. Держу пари, не одному мне пришла в голову мысль, что скульптуры только притворяются скульптурами, уж очень натурально они смотрелись. Неведомый древний ваятель, без сомнения, обладал больным воображением. Он сумел расположить плоды своей фантазии так, что человека за милю охватывал озноб.