Ада села на корточки и поискала яйца на земле и среди веток, но обнаружила только разбитую скорлупу и засохший желток цвета ржавчины в какой-то чашке с отбитым краем. Она нашла местечко между двух веток и села, прислонившись спиной к стволу. Самшитовая беседка пахла пылью и острым и горьким запахом курятника. Здесь стоял полумрак, и это напомнило ей детские игры в пещеры, когда они залезали под столы, накрытые длинными скатертями, или под ковры, повешенные на веревки для просушки. Лучше всего были туннели, которые они вместе с кузиной Люси проделывали в стогах сена на ферме у ее дяди. Они проводили там дождливые дни, уютно устроившись в сухом сене, как в лисьей норе, нашептывая друг другу свои секреты.

У нее возникло знакомое приятное ощущение удовольствия, от которого захватило дух, когда она поняла, что и сейчас находится в убежище, и кто бы ни прошел от калитки к порогу, никогда не узнает, что она здесь. Если какая-нибудь из посещающих церковь дам нанесет ей обязательный визит, чтобы справиться о ее благополучии, она может затаиться, как бы та ни звала ее и ни случала в дверь. Она не выйдет до тех пор, пока не услышит скрип закрываемой калитки. Но Ада не ждала, что кто-то придет и будет ее звать. Визиты сократились вследствие ее равнодушия к ним.

Ада посмотрела вверх на клочки бледно-голубого неба, просвечивающего сквозь ветки, испытывая что-то вроде досады. Ей захотелось, чтобы пошел дождь, для того чтобы почувствовать еще большую защищенность под листвой, шелестящей у нее над головой. Случайная капля могла бы найти дорогу и, плюхнувшись в пыль, проделать в ней крошечный кратер, и это еще больше подчеркнуло бы, что здесь она остается сухой, в то время как снаружи льет дождь. Ада желала бы никогда не покидать это чудесное убежище, ибо когда она обдумывала то, к чему пришла за последнее время, ей на ум невольно приходил вопрос: как человеческое существо могло оказаться таким неприспособленным к жизни?

Она выросла в Чарльстоне и по настоянию Монро получила образование даже сверх того, что считалось благоразумным для женщин. Она стала для него умной собеседницей, веселой и заботливой дочерью. У нее было свое собственное мнение об искусстве, политике и литературе, и она готова была достойно защищать свою позицию. Но какие настоящие таланты она проявила? Какие способности? Прекрасное владение французским и латинским. Понимание греческого. Сносное умение вышивать. Способности в игре на пианино, но не блестящие. Умение рисовать ландшафты и натюрморты карандашами или акварелью. И еще она много читала.

Все эти способности потеряли ценность в ее глазах. Когда Ада столкнулась с тем неопровержимым фактом, что, став владелицей почти трехсот акров земли, дома, конюшни и других надворных построек, она совершенно не знает, что с этим делать, ей стало ясно, что ни одно из этих умений совершенно ей не нужно. Она получала удовольствие, играя на пианино, но этого удовольствия было недостаточно, чтобы возместить то разочарование, которое она недавно испытала, убедившись, что не может прополоть посевы молодых бобов, не выдергав половину из них вместе с сорняками.

Ей вдруг стало немножко обидно от мысли, что в той ситуации, в которой она оказалась, иметь некоторые сведения о съестных припасах и приготовлении пищи было бы более полезно, чем обладать прекрасными знаниями принципов перспективы в живописи. В течение всей ее жизни отец ограждал ее от тяжелой работы. Сколько она себя помнила, он нанимал достаточно людей, иногда освобожденных негров, иногда безземельных белых хорошего поведения, иногда рабов, и в последнем случае плата шла их владельцу. Большую часть того времени, что они прожили в горах, Монро нанимал одного белого в качестве управляющего и его жену, полукровку с примесью индейской крови, для ведения хозяйства, оставив Аде лишь необременительную обязанность составлять меню на неделю. Поэтому она была свободна и могла занимать все свое время чтением, рукоделием, рисованием и музыкой.

Но сейчас эти наемные люди ушли. Управляющий был равнодушен к сецессии[7]и считал, что ему очень повезло, так как преклонный возраст давал ему право не записываться добровольцем в первые годы войны. Но этой весной, поскольку армии в Виргинии постоянно несли большие потери, он забеспокоился, что его могут призвать. Поэтому вскоре после смерти Монро управляющий вместе с женой, даже ничего ей не сказав, отправился в горы, чтобы пересечь границу и перейти на территорию, которую удерживали федералы, предоставив Аду самой себе.

И вот с тех пор она, обнаружив, что совершенно не сведуща в искусстве поддерживать свое существование, живет одна на ферме, которую ее отец содержал больше из идейных соображений, чем для обеспечения насущных потребностей. Монро никогда слишком сильно не увлекался многочисленными утомительными подробностями ведения хозяйства. Он придерживался того мнения, что если он может позволить себе купить кормовую кукурузу для скота и кукурузную муку для себя, то зачем выращивать больше того, что им требуется? Если он может купить бекон и отбивные котлеты, зачем ему вдаваться в детали выращивания свиней? Ада однажды слышала, как он давал указание управляющему купить около дюжины овец и пустить их пастись на пастбище перед двором вместе с молочными коровами. Тот запротестовал, объясняя Монро, что коровы и овцы не должны пастись вместе. Управляющий спросил: «Почему вы хотите завести овец? Для шерсти? Для мяса?» Ответ Монро был: «Для атмосферы».

Но трудно было жить одной атмосферой, и, таким образом, этот самшит, по-видимому, скоро станет единственным, что может дать Аде ощущение защищенности. Она решила, что не покинет куст до тех пор, пока не придумает как минимум три убедительные причины, чтобы уйти отсюда. Но после нескольких минут размышления она придумала только одну: ей совсем не хочется умирать под ветками самшитового куста.

В этот момент, с шумом раздвинув густую листву, прибежала рыжая курица, ее крылья были полураскрыты и волочились по пыли. Она вспрыгнула на ветку возле головы Ады и издала призывное квохтанье. Немедленно появился большой, черный с золотом петух, который всегда немного устрашал Аду своей свирепостью. Он вознамерился потоптать курицу, но приостановился в испуге, когда увидел Аду в таком неожиданном месте. Петух повернул голову и уставился на нее блестящим черным глазом. Он сделал шаг назад и принялся скрести лапами землю. Петух был так близко, что Ада заметила грязь, въевшуюся между желтых чешуек на его ногах. Янтарные шпоры были длиной с палец. Золотой шлем перьев на его голове и шее распушился, и в их сиянии он казался как будто смазанным макассаровым маслом. Петух встряхнулся, и перья легли на место. Черное оперенье на его туловище имело голубовато-зеленый отсвет, какой дает масло на воде. Желтый клюв открылся и закрылся.

«Если бы он весил сто пятьдесят фунтов, то немедленно убил бы меня на месте», — подумала Ада.

Она встала на колени, замахала на петуха руками и крикнула: «Кыш!» Петух тотчас подскочил к ее лицу, хлопая крыльями и развернувшись в воздухе так, чтобы ударить ее шпорами. Ада подняла ее руку, чтобы встретить атаку, и шпора полоснула ее по кисти. Она отшвырнула петуха, он упал на землю, но тут же вскочил и пошел на нее снова, раскинув крылья. Когда она поползла, как краб, из кустов, он снова наскочил на нее, ударил шпорой и запутался в складках ее юбки. Она с треском выломилась из кустов и поднялась, собираясь бежать, но петух все еще висел на юбке на уровне коленей. Он клевал ее в икры, ударял снова и снова одной шпорой, в то время как другая застряла в юбке, и бил крыльями. Ада отбивалась от него, пока он не отвалился, затем бросилась к крыльцу и скрылась в доме.