Когда поток принес нас к пролому, парни схватили сначала меня, потом Нэнси, и выволокли наверх. Там грязной воды было по пояс. Но зато светло — в широкие окна, не прикрытые жалюзи, просачивался дневной свет, хоть и сумрачный, но мне после мрака подвала он показался немыслимо ярким. Нэнси кашляла рядом. Мы обе дрожали, хотя было тепло, даже жарко, и очень душно, как в бане. Антон крепко держал меня, прижимая к себе. Я не видела его лица. Иван стоял у скрытого теперь водой пролома, и чего-то ждал.

— Ж-жека… — прокашляла Нэнси, стуча зубами. — И Глеб…

В это время в воде мелькнула голова. Иван стремительно нагнулся, вцепился в мокрые волосы и стал тянуть. Из воды показалось очумевшее лицо Глеба с вытаращенными глазами. Он сразу стал хватать воздух широко открытым ртом, почти не помогая Ивану вытянуть себя из пролома на твердый пол.

— Где Жека? — закричал Иван. — Ты его видел?..

Вопрос был глупый — там не было видно ничего, там был мрак, мрак, потеря ориентации, волна, поток, полная беспомощность и слепота…

Иван отпустил Глеба и горестно выругался.

Меня трясло все сильнее. Нэнси жалко скривила рот. Губы у нее были совсем белые. Глеб обвел нас глазами, зажмурился, несколько раз сильно вдохнул и выдохнул, потер лицо руками и хрипло произнес:

— Что же я его матери-то… что же я ей скажу…

Антон выпустил меня из рук, снял очки и сунул мне. Я увидела его глаза без очков — темные и без блеска, какие-то беззащитные, как глаза наказанного ребенка.

— Я нырну, — сказал он тихо. — Его еще можно…

— Нет! — закричала я так громко, что сама испугалась своего пронзительного голоса.

— Вера! — Нэнси схватила меня за руки.

Антон сделал два шага, глубоко вздохнул и ушел в пролом «солдатиком».

Я зарыдала. Всё, я больше не могла сдерживаться. Сил и так не было, только ужас, но теперь во мне вообще не осталось ничего человеческого. Мне хотелось выть и метаться. И я стала выть и метаться. Зачем он туда полез?! В том подвале невозможно было выжить! Невозможно кого-нибудь найти! Там было темно, темно, темно! Там страшная вода крутила обломки, там не было воздуха, там уже не было Жеки, только его труп!.. Труп.

Я внезапно замолчала и засунула в рот мокрый кулак. Жека погиб. Красавчик, гитарист, чья-то безумная любовь, гордость родителей, — умер вот так бездарно, в затопленном подвале, захлебнулся, как крыса. И Тошка сейчас тоже захлебнется. Потому что невозможно найти дорогу назад в этой страшной тьме. Невозможно. Невозможно. Невозможно.

Новая волна истерики неумолимо надвигалась на меня. Я набрала в легкие воздуха, чтобы закричать, завопить изо всех сил, но тут Нэнси размахнулась и так ударила меня по щеке, что я чуть не упала.

— Заткнись, — вымолвила она тихо. В ее синих глазах стояли слезы. — Заткнись, он вернется.

И он вернулся.

— Нам надо сматываться отсюда, — мрачно сказал Иван, глядя в окно. — Вода продолжает прибывать, тут скоро все зальет. И все равно здесь нет ни воды, ни жрачки. И сигарет нет. Не знаю, как вы, а я подохну без сигарет… Вот черт!.. — он вгляделся в затопленную улицу. — Вера, отойди от окна! Не смотри!..

Но я уже увидела. По реке, в которую превратилась чудесная улочка Французского квартала, плыл труп. Сначала я подумала, что это огромная кукла. Но это был человек — старая негритянка, очень толстая, голая и в памперсах, как невероятных размеров младенец. Труп медленно вертелся в воде, среди каких-то обломков, обрывков, дохлой рыбы, плывущей кверху брюхом, рядом с еле видной из-под воды алой крышей кареты с мертвой лошадью в постромках, всплывшей на боку, с переломанными ногами. Я оцепенела и молча разглядывала лошадь, карету, негритянку, и не могла оторвать глаз от этого зрелища.

Мокрый Антон шагнул ко мне и быстро прижал мое лицо к груди.

— Не смотри, — сказал он угрюмо. — Не надо.

Я молча прижалась к нему. С тех пор, как он появился из пролома, полузахлебнувшийся и обессиленный, я старалась не отходить от него ни на шаг. Едва отдышавшись, он первым делом надел очки, точно отгородившись от меня притемненными стеклами, но я помнила, помнила тот беспомощный взгляд одинокого мальчика, и упрямо повторяла себе, что никуда и никогда его больше не отпущу. И это, как ни странно, придавало мне сил.

— Ты сам не смотри, — пробормотала я, протянула руку и отвернула его лицо от окна.

Женщины, вроде бы, более чувствительны и хрупки, но они быстрее привыкают к смерти. Может быть, потому что в муках дают жизнь.

Я не хотела, чтобы Тошка задумывался о смерти, чтобы он ужасался, печалился, мучался ледяным страхом могилы. Я могу это сделать за двоих. Потому что я — женщина. А для женщины ее мужчина всегда дитя.

Вокруг нас в грязной воде с запахом болота покачивались розовые медвежата и бисерные сумки в виде сердец, бейсбольные кепки с вышитой эмблемой джазового фестиваля, плавали палочки для чесания спины с выжженной надписью «Луизиана», внутри треснувшего стеклянного прилавка сиротливо валялись фарфоровые фигурки саксофонистов и викторианских красоток. Катрина, которой мы не успели испугаться, внезапно ворвалась сюда, в эти уютные улочки, и учинила разгром, как женщина в квартире неверного любовника. Нам же оставалось только ужасаться — или пытаться спастись.

— Глеб! Что ты делаешь?

Глеб, копавшийся в углу у прилавка, поднял голову.

— Касса, — коротко ответил он. — Хоть сколько-то тут должно быть…

— Ты с ума сошел, — брезгливо сказала Нэнси. — На фига тебе эти бабки? Особенно сейчас.

Глеб неприятно оскалился.

— Все равно все пропадет — вода-то прибывает. А хозяин магазина получит компенсацию, ты за него не беспокойся… Мне эти бабки пригодятся. Это вы тут, в Америке, зажрались со своими буржуями, не знаете, как люди в России живут.

— Что-то по тебе не заметно, чтоб ты с голоду пух, — бросила Нэнси. — На поездку в Америку у тебя деньги нашлись. А я вот не могу себе позволить поехать не то что в Россию — даже просто в наши пенсильванские горы, до которых два часа на машине, отдохнуть недельку, блин. Зажрались мы, ага. Тебе, случаем, не приходилось днем с подносом в кафешке бегать, а по ночам дерьмо из-под стариков выгребать, чтобы не оказаться под мостом?

Глеб пожал плечами.

— А кто тебя заставляет? Вернулась бы в Россию. Но ведь ты предпочитаешь из-под тутошних стариков дерьмо выгребать. Потому что тут за это лучше платят.

— Хватит, — Антон резко отвернулся от окна. — Что мы тут сидим, тары-бары разводим? Надо куда-то двигать.

— Как двигать-то? — Нэнси хмуро посмотрела на него. — Тебе не терпится поплавать? Вон там, рядом с той черной… — ее передернуло.

— Я плавать не умею, — призналась я тихо. — Может… может, поднимемся на следующий этаж?