Александрович, лучшие студенты кафедры. Они помогали мне в эксперименте и оформлении результатов, да так, что трехлетнюю работу мы сделали за два года!

— Каков молодец! А скажите, интересно вам было со студентами?

— Еще как! Талантливый человек в двадцать лет умеет уже очень многое: и сложный расчет провести, и тонкий механизм починить, и плакат нарисовать. А какие разговоры мы вели по ночам, на перекурах!

— Вы что, курите?!

— Нет, — смеюсь я. — Нам жены и подруги собирали в котомку всякой вкусности, мы чаю крепкого заварим — до чего же приятно поболтать о вечности, когда за окном чернота, воздуходувка мерно гудит, отделяя тебя от забот дневных, аппаратура мерцает неяркими огоньками... А если еще кривые удачные пойдут...

— Да, — оживляется Николаев, — хорошее время...

Пока академик перечитывал понравившиеся ему места, я листал его записные книжки — толстые ежедневники, исписанные цитатами разных авторов, справочными данными. Записи велись крупным, небрежным николаевским почерком.

— Голодать 36 часов?! — Николаев оторвался от газеты. — Кому это нужно? Я никогда так не делаю, просто придерживаюсь правила: есть когда тебе хочется, а не по расписанию. А в целом хорошая статья. Я покажу ее Сереже Бессмертнову. Он в последнее время у меня живет, учится в аспирантуре на кафедре сварки. Знаете, работает много, идет вперед быстро, но перенапрягается. Занимается до двух, до трех ночи. Зачем?.. Да, это вы верно про переутомление и срывы написали...

У Николаева на квартире жили многие молодые люди. Мне рассказывали, что он, став профессором, из своей зарплаты выделял средства на стипендии и назначал их нуждающимся студентам.

Я вспомнил беседу, которую мы вели летом 1982 года, прогуливаясь по улочкам Тарту. Николаев тогда навещал спортивный студенческий лагерь МВТУ, расположенный в эстонском городке Пылтсамаа.

— В чем секрет вашего долголетия, Георгий Александрович?

— Не волноваться попусту. Я понял это, пережив войну.

В этот момент я подумал о том, что такой подход к жизненным ситуациям имеет и обратную сторону — не сможешь и сильно радоваться чему-то...

«А любовь, семья, Георгий Александрович?.. Продлевает или сокращает жизнь?» — вертелся у меня на языке наивный вопрос. Но я тактично удержался и спросил о другом:

— А питание, спорт?

— Я не слишком привередлив в еде. Организм всегда подскажет, что тебе надо — ягоды, хлеб, овощи. Предпочитаю простую пищу. Я физкультурник. Летом и зимой по выходным дням всегда ходил в походы... Люблю смотреть на подтянутую, тренированную молодежь.

Не будучи крепким от природы, Николаев рано осознал, что для него недопустимы погрешности в образе жизни.

— В молодости я много работал, — рассказывал он, — и в 32 года заболел. Не мог взбежать по лестнице на 4-й этаж — начиналось сердцебиение, появлялась одышка. Тогда я решил себя закалить. Начал приседать по утрам с четырех раз. Лет за 15 довел свою норму до четырехсот приседаний в день... Организм — штука удивительно пластичная, его надо развивать постепенно. Каждый может стать богатырем по сравнению с самим собой...

Николаев считал, что профессиональный спорт вредит здоровью, а вот физкультура — вещь полезная и необходимая. Он вставал в 6 часов. Делал зарядку в течение часа. Это продолжалось много лет изо дня в день. Алкоголя он не употреблял. Вообще. «В МВТУ семеро непьющих: шесть статуй на портике главного входа и ректор», — шутили бауманцы.

— Не понимаю, — говаривал он, — как можно поменять ясное, чистое сознание на затуманенный разум. Какое сомнительное удовольствие! — и упорно отказывался выпить хотя бы глоток вина. Второго такого в Училище не было.

К этому все привыкли и воспринимали как естественный ход вещей, хотя если кто другой пытался отказываться выпить на училищных сборищах, коллектив ему этого обычно не позволял.

Старик был свободен (или гораздо свободнее всех нас) от чувства стадности. Знаю лишь несколько случаев, когда он пренебрег своим правилом.

...Кабинет ректора. За столом — профессура, деканы, члены парткома. Чествование юбиляра: Николаеву 80 лет. С его стороны стола стоит самовар с чаем. На другом конце — самовар с коньяком. Лица отцов Училища потихоньку багровеют. Ректор не пьет. Я произношу пламенную речь и прошу: «Георгий Александрович, выпейте за студенчество!» Он машет рукой, берет стакан и делает порывистый глоток коньяка. Всеобщий вздох удивления!..

Десятью годами раньше — чествование Алексея Елисеева, выпускника МВТУ, только что совершившего второй полет в космос. Все предлагают тост за третий полет. «Полетишь, Алексей?» — «У нас не принято летать по три раза, — скромно отвечает виновник торжества. — Но если пошлют — готов!» Дружно выпивают. Один из проректоров замечает, что у Николаева рюмка полна до краев.

— Георгий Александрович, вы не желаете Елисееву полета?

— То есть как не желаю? — вскидывается ректор, застигнутый врасплох.

— По русскому обычаю, если не выпили за успех, дела не будет! — зашумело собрание.

— Ну, если от меня зависит судьба полета... — несколько растерянно бормочет ректор и под крики: «Зависит! От вас теперь и зависит!» — выпивает до дна. Иногда его можно было поддеть на удочку...

Отвращение к алкоголю, возможно, всегда жило в его душе, но в прежние времена, я слышал, он мог разделить компанию и выпить по поводу. Пока не случилась трагедия: после веселого застолья, в котором участвовал и ректор, любимый им Аркадий Чернышев, заведующий кафедрой физвоспитания, пошел купаться в море и утонул. Потрясенный этой смертью, Николаев перестал прикасаться к спиртному...

Под воздействием режима жизнь его обретала благотворную размеренность. Он вставал и ложился в одно время, ел, когда хотел (ректорат закрывался на обед в отличие от других вузовских подразделений). Годы, десятилетия текли по заведенному распорядку — без заметных потрясений, болезней и слабостей. Мозг его оставался дееспособным до последних дней жизни. Хорошо адаптировавшись к среде, он — дворянин по происхождению и мудрец по взглядам на жизнь — спокойно делал свое дело — воспитывал молодежь.

Что такое европейски образованный человек, можно было понять, хотя бы немного поговорив с Николаевым. Это трудно описать словами, но масштаб личности чувствуешь сразу. Однажды мы говорили об учителях.

— Колмогоров большой ученый, но средней школе навредил. Набрал себе способных ребят, они показали быстрые успехи — и давай, мол, распространять его опыт на всю среднюю школу. Но способный ученик не есть серая масса. И школьная учительница никак уж, знаете, не дотянется до Колмогорова.

— Георгий Александрович, скажите, сильно отличается советская школа от гимназии?

—