Наконец мимо кубрика проходит Джее, перекинув через плечо пояс с боеприпасами. Повернувшись, она набрасывается на Рат-Велуса:

Он был на камбузе. Как он там оказался?

Синджир не знает, что ответить, и лишь беззвучно

пожимает плечами. Лезвие продолжает плясать меж его пальцев.

Что с тобой? — прищурившись, спрашивает напарница. — Какие-то проблемы?

Никаких. Я человек, не обремененный конфликтом.

Ну да, как же! А я — личинка хатта.

Ты, конечно, скользкая, но все же не настолько.

Она несильно пинает его в колено.

Ой!

Давай признавайся, что с тобой?

Для начала — мне нечего выпить.

Джее садится рядом:

Я думала, ты бросил.

Едва ли. Я бросил пить ковакианский ром, потому что, хоть он на вкус и подобен чистейшей сладкой жидкой звездной пыли, от него такое похмелье, будто ты крутил шашни с разъяренным ранкором. От такого похмелья начинаешь молить о смерти, забившись во тьму под одеялом или вообще под кроватью. Так что больше никакого ковакианского рома. Все остальное — почему бы и нет? — усмехается он.

Опять ты за свое.

За что именно?

Дурацкие шутки, сарказм, насмешки... и все ради того, чтобы уйти от прямого ответа на вопрос.

А, ты про это... Очень полезный навык.

Я не буду ничего вытягивать из тебя клещами. Не хочешь говорить, что с тобой, — не настаиваю...

«Такаск уолласк ти дан», — говорит Синджир. — Помнишь, как ты сказала мне эту фразу? На Кашиике, когда мы выполнили свою работу?

Я не просто тебе это сказала. Я так тебя назвала. «Лицо без звезды».

Наконец перестав перебрасывать нож из руки в руку, он горбится, потирая глаза:

Мне кажется, ты ошибалась.

Я нечасто ошибаюсь, так что — ладно, выкладывай.

Он поворачивается к собеседнице:

Вот это все — моя звезда. Не этот корабль, но эта жизнь. Жизнь, в которой я угрожаю другим и заставляю их делать то, что мне нужно. Я обещаю переломать им руки, убить их матерей, уничтожить все, что им дорого. Я умею находить чужие слабости. Я знаю, как их использовать. И... — Он медлит, прежде чем закончить: — Пожалуй, мне это нравится.

Если бы нравилось, ты бы мне этого не говорил.

Возможно.

К тому же ты ведь вполне мог переломать пальцы Свифту, и я не стала бы тебе мешать. Но ты этого не сделал, обойдясь словами, а не насилием.

Словами тоже можно ранить.

Джее пожимает плечами.

Синджир, ты слишком много думаешь. Твой мозг доставляет тебе кучу проблем.

Теперь ты знаешь, почему я пью.

Ты готов к тому, что нас ждет на Джакку? — спрашивает Эмари, сменив не слишком приятную для нее тему. Синджир знает, что Джее, в отличие от него, не волнует, что думают о ней другие. Она не просто лицо, у которого есть звезда, — он подозревает, что она и есть звезда. Неумолимая, не нуждающаяся ни в чьей помощи, не склонная вести споры на тему добра и зла. Не она вращается по орбите вокруг тебя — это ты вращаешься вокруг нее.

Он подыгрывает охотнице, переводя разговор в желаемое для нее русло:

Если я ничего не упустил, подслушивая их беседу, похоже, на Джакку нет ничего особенного.

Меня беспокоит не Джакку. Меня беспокоит Норра.

С ней все будет в порядке.

Она на грани.

Кто из нас не на грани?

Она становится такой же, как я, — решительно заявляет Джее.

Никто не может стать такой же, как ты, дорогуша. К тому же я обратил внимание, что именно ты советовала вести себя там осторожнее.

Кто-то же должен был стать голосом разума, и я взяла эту роль на себя. Норра не дает себе спуску — ни физически, ни эмоционально. Ее муж снова неизвестно где, наша добыча — гранд-адмирал, с которой ей не удалось разделаться над Акивой, ее сын здесь, и теоретически ему грозит опасность... Ею движут чувство вины и злость. Она думает, будто это все из-за нее. — Эмари закусывает нижнюю губу с такой силой, что Синджир удивлен отсутствию крови. — Я просто за нее волнуюсь.

Вздохнув, он пожимает плечами:

Ну вот видишь — ты хорошая, потому что беспокоишься о других. А я хороший, потому что не причинил вреда Гебу Телдару. А Норра — хорошая мать, Теммин — хороший сын, Костик — очень хороший дроид-убийца, и все мы хорошие ребята, которые делают хорошие дела. Так что, может быть, заткнемся и займемся этими самыми Делами?

Несмотря на твой сарказм, говоришь ты здраво, чтоб тебя! — Она похлопывает друга по колену. — Возможно, ты прав.

Как и ты, я редко ошибаюсь, Джее Эмари.

Будем надеяться, что на Джакку нас не ждет ника1- ких сюрпризов. — Она встает.

Я бы на это не рассчитывал. Боюсь, Галактика обожает устраивать нам сюрпризы.

Я могу о себе позаботиться, — говорит Теммин матери. По крайней мере, он дождался, пока та закончит разговор с Леей, но, как только беседа завершается, он тут же впивается в нее, словно взведенный капкан. — Ты сама это знаешь.

Норра оборачивается, похоже удивленная его присутствием:

Что?

Ты знаешь — что. — Теммин плюхается в кресло второго пилота и пристегивается. — Ты опять отправилась на планету без меня. Ты опять оставила меня с Костиком на корабле. Все началось на Кашиике, и с тех пор только хуже: Орд-Мантелл, Кореллия, станция «Джин- дау»...

Тем, у нас нет на это времени. — Пальцы Норры порхают над клавишами, вводя координаты планеты Джакку, расположенной в Западных рубежах. Какая, впрочем, разница, где висит этот грязный шарик, если сын все равно его не увидит, ведь мать опять заставит его остаться на «Мотыльке». Тьфу... — Кто-то должен оставаться на корабле и держать его наготове.

С этим и Костик справится. Можно мне спуститься с тобой на Джакку?

Нет.

Мам...

Я сказала — нет. — Она бросает на него суровый взгляд. — Перепроверим гиперпространственные данные?

Закатив глаза, он пробегает взглядом по монитору:

Похоже, все в порядке.

Себе он признается, что взглянул лишь мельком, — навигация до ужаса скучная штука. Пилотаж — вот где настоящее веселье! Грузовик модели МК-4 выглядит изящнее большинства других, и в его конструкцию внесено множество изменений, делающих его более проворным, но он все равно не может сравниться со штурмовым транспортом Джее, «Ореолом». А еще лучше — Х-истребитель. Теммин мечтает летать на чем-то подобном.

Норра включает гиперпространственный двигатель. Звезды вытягиваются в линии, и корабль, вздрогнув, переходит на скорость света. Какое-то время они сидят молча, глядя на проносящиеся мимо яркие полосы. Наконец Теммин хмуро смотрит на мать: