быстро ответил Федя. — Нужен ты мне… Поехали, дорогуша.

Разворачивая по воде машину, он ослепил меня светом фар.

Газик пошел на подъем. Скоро я услышал, как колеса машины протарахтели по бревнам мостика, перекинутого через речку при выезде из деревни.

6

Стеша явно жала на время: должно быть, задурил ей все же Федя голову.

Худощавая, ловкая, с сильными руками она начинала работать красиво. Шагнет по мосту, ухватит овцу за шерсть под скулами и крепко, так, что прогибались доски, усадит ее на крестец. Но торопилась, и это губило ее. Овцы у нее вели себя неспокойно, и случалось, машинка рвала шерсть, царапала овцам бока острым углом. Тогда болельщики свистели и выли.

Я отыскал Машу и встал с ней: полезно было знать ее мнение о Стешином выступлении.

Маша уже отработала свое. Пока она имела высший балл среди женщин, но за Стешу переживала и часто приговаривала:

— Что это она?.. Что это она?..

— А что? — спросил я.

— Да ведь я ее хорошо знаю, — посмотрела на меня Маша. — Думала, займет первое место. А вот торопится и стрижет небрежно.

— Это все Федя виноват, — сказал я. — Он ее с толку сбил.

— Какой Федя?

Ее подруга, стоявшая тут же, засмеялась:

— Да тот… Ты что не помнишь? Ну, Федя… Шофер Василия Ильича Лукина.

— А-а… — поскучнела Маша.

Стеша заканчивала работу — стригла последнюю овцу. С этой последней она обошлась нежно. Даже машинка в ее руке заработала глуше, ровнее, будто ее только что вынули из масла. Закончив стричь, она подтолкнула овцу с помоста и на прощание ласково похлопала ее по спине ладонью, словно раздела ребенка и отсылала теперь спать.

За судейским столом задвигались члены комиссии. С дальних концов его к Лукину опять запорхали бумажки, он разбирал их ворох и выписывал цифры в свой блокнот.

Скоро показатели Стеши записали мелом на щите. Время — рекордное, а за остальное баллы низкие, хотя по среднему и выходило, что она вполне может выйти в первую тройку.

— Как вы думаете, Маша, все там правильно? — кивнул я на щит.

— Почему же неправильно?.. Все правильно, — сказала она. — Работала Стеша быстро, а за остальное и оценки по заслугам. Сама виновата: спокойнее бы стригла, так средний балл, возможно, был бы повыше.

И сразу мне стало стыдно. Выходит, и во мне тлело сомнение, и я (пусть на минуту!) допустил, что раз Лукин — начальник, то может сделать все, что захочет, хотя и предполагать такое было нелепо.

Болельщики потихоньку разбредались: соревнования подходили к концу. Кое-кто прилег в степи, другие ушли в совхоз к себе домой, к знакомым, к Дому культуры, где в ожидании, когда объявят окончательные результаты соревнований и вручат призы, завели музыку.

По разговорам, самые сильные стригальщицы уже отработали свое, и интересных выступлений не ожидалось.

Вскоре подался в совхоз и я. Еще вблизи ремонтной мастерской я услышал песню.

Адресованная другу,

Ходит песенка по кругу,

Потому что круглая земля…

Радиола играла на подоконнике открытого окна Дома культуры. На высохшей, твердой, как асфальт, глинистой площадке с ленцой кружилось несколько пар. Много людей сидело на длинных ступеньках крыльца, на слабой травке, пробившейся у решетчатой ограды.

Долго ждать не пришлось. Приехали члены судейской комиссии, и весь народ повалил в зал.

Остальное заняло с час. Огласили имена победителей, вручили призы.

Теперь пора было мне подумать и об отъезде. В редакции меня ждут, но поезд со станции уходит рано утром. По всему выходило: придется топать на станцию вечером и коротать там ночь. А идти до станции — километров восемь.

На улицу вышли Василий Ильич с Вяткиным. У Лукина настроение было явно хорошим.

— А вот и наша пресса. Так как показались вам соревнования? — спросил он.

— Очень интересно было смотреть, тем более, что я впервые побывал на таких соревнованиях.

— А они и проводились у нас в области впервые, — подчеркнуто сказал Лукин. — Это очень важно. У нас как привыкли? По старинке… Привяжут овцу и стригут. Хлопотно, долго, а тут сами видели, какая скорость. Хорошо бы об этом подробнее в газете написать, чтобы все поняли, как это важно.

— Обязательно напишу. Меня уже ждут в редакции с материалом, — ответил, я и не без умысла добавил: — Вот только с поездом плохо, а то бы материал сразу в номер пошел.

Василий Ильич посмотрел на меня понимающим взглядом и предложил:

— А вы езжайте со мной. Я вот кое-какие дела доделаю и поеду. К утру будем в городе.

Остаток дня я просидел на скамейке у дома, в котором остановился Лукин. У себя в комнате на втором этаже начальник управления вел долгий разговор с директором совхоза, я его ждал.

Феди и его машины что-то нигде не было видно.

Приехал он под вечер. Подогнал газик к крыльцу и озабоченно спросил у меня:

— Самого не видел? Не ругался он, что меня дома нет?

— Там он, — вздернул я подбородком к верхним окнам. — С Вяткиным совещается.

Федя успокоился.

— А я, знаешь, прощаться ездил, — сказал он. — Моя-то дуреха на седьмом небе от счастья: ковер получила. Я и отвез его домой.

Заходящее солнце освещало Федю с затылка, и у него розово просвечивали уши.

— Что бы ты, интересно, делал, если бы она и на третье место не вышла? — спросил я.

— Прощания бы не состоялось, — осклабился он. — Но, однако, вот вышла. Учись, корреспондент. Хочешь, я тебе совет один дам?

— Оставь при себе свои советы, ты мне и так за эти дни до чертиков надоел.

— Да брось ты, — обиделся Федя. — Я в Варламово тебя не свозил, да?

Ну, что было на такое ответить?

— Иди наверх, начальник твой тебя ждет, — сказал я.

— Это я и без тебя знаю, — ответил Федя и повернулся к двери.

Скоро он спустился вниз вместе с Лукиным. Василий Ильич попрощался с Вяткиным и сказал:

— Поехали.

— Корреспондент тоже с нами? — кисло спросил Федя, но тут же приободрился. — Вот и хорошо, может, путевые мемуары с нас напишет.

Открыв заднюю дверку кабины, я полез на кожаное сиденье и в полутьме больно ударился коленом о стоявшее в машине ведро. Оно брякнуло, и Василий Ильич перегнулся через спинку переднего сиденья.

— Это что у тебя опять там в ведре? — строго спросил он у Феди.

У шофера нахально заблестели глаза.

— Да анадысь возил я нашего зоотехника в Михайловку, а там у них парники. Так говорят: бери огурцов свежих, — а дальше Федя неожиданно заговорил высоким слогом. — Есть же