Только вот стоило ему раскрыть карты, как у него сразу же заболел живот, словно она с размаху его пнула. И как ей только удалось вызвать у него столько чувств? Он же знал, что она лишь эгоистично преследует собственные интересы и тем самым толкает его на решительные действия. Очень странно. Это нервирует. И совершенно неуместно. Потому что он зарыл чувства и ожесточил сердце еще двадцать лет назад. И предпочел бы, чтобы именно так все и оставалось.

Посмотрев на руки, Лукас крепко стиснул кулаки, до сих пор ощущая тепло и пленительную мягкость ее руки. И ее запах, Dios, запах лета, запах цветущей ванили и меда. Она была так близко… Такая прекрасная… Вот только из-за переполнявшей ее ненависти она даже не могла на него смотреть и крепко зажмурилась. Ну и замечательно. Его работа состоит в том, чтобы доставить ее домой, а не в том, чтобы кому-то нравиться.

– Почему ты все еще здесь?

Внутри его что-то дрогнуло, но он продолжал сосредоточенно разглядывать завидную коллекцию пробирок. И почему только ее голос кажется таким сексуальным? С чего его вдруг заводят менторские интонации? У него же в жизни не было учительницы, да и с чего бы, ведь детям из трущоб такая роскошь, как образование, вовсе не полагается. Никаких книг, тетрадок и карандашей, только грязные стены, табак, кровавые кулаки и ржавые ножи.

– Потому что не захотел катиться к черту. – Чего он там не видел?

– Понятно.

Обернувшись, он заметил, как она слегка приподняла бровь, и разглядел в ее глазах огонь целеустремленности, которого там раньше не было.

– Ты же знал, что я вернусь, верно?

– Скажем, я верил, что голос разума победит. – Пусть она практически признала, что работа всего лишь отговорка, он все равно верил, что она любит свое дело. И эта преданность работе стоила того, чтобы ею восхищаться, только Лукас никак не мог понять, почему она не распространяется на ее роль в жизни родной страны.

– Не могу понять, это дипломатичность или надменность?

– Решай сама.

Надев очки, она прошлась по лаборатории, гордо выпрямив спину, и Лукас невольно представил заманчивую картинку: Клаудиа Верболт уверенно вышагивает по подиуму в блузке с пышными рукавами и твидовой юбке, соблазнительно посасывая карандаш. Обольстительная учительница.

Кровь разом устремилась к паху, а во рту стало сухо, как в родной Арунтии.

– Самолет ждет, будь готова через два часа. – Всего через пять часов он выполнит задание, доставив ее во дворец, а потом станет с ней встречаться лишь на торжественных мероприятиях, но к тому времени он уже успеет удовлетворить внезапно разыгравшийся сексуальный голод и перестанет без конца воображать обнаженное золотистое тело. Мягкое, податливое и отлично сочетающееся с его твердыми мышцами.

– А не слишком ли ты самонадеян?

Madre de Dios! Неужто он сказал это вслух? Лукас пристально вгляделся в разбиравшую папки Клаудию.

– С чего бы это?

– А с чего ты решил, что я куда-то с тобой собираюсь?

Лукас слегка расслабился:

– Прошу простить мою самонадеянность, Просто Клаудиа.

На секунду ее руки замерли, а щеки слегка порозовели.

Неужели он действует на нее так же, как она сама на него? Эта мысль подействовала на него так, словно он пропустил хороший удар в солнечное сплетение.

Резко дернувшись, Клаудиа принялась запихивать бумаги в и так уже готовую лопнуть по швам папку, явно представляя, что это его голова. Да, он определенно на нее действует, только раздражения там куда больше сексуального влечения. Вместо того чтобы успокоить, эта мысль только сильнее взвинтила и без того напряженные нервы.

И так всегда. Его тянет именно к той женщине, которую он никогда не сможет получить.

– И что же ты в итоге решила? – Ответ очевиден, но раз ей так хочется, он готов играть по ее правилам. Пока что.

– Я еду с тобой.

Лукас улыбнулся.

– Но не сегодня.

Улыбка исчезла еще быстрее, чем появилась.

– Что?

– Мне нужно три дня, – объявила она твердо.

– Это не обсуждается. – Она издевается? Он и дня не выдержит, не набросившись на эти волшебные губы. – К чему оттягивать неизбежное? Это не просто глупость, но и пустая трата времени.

– Ошибаешься. Мне нужно сходить домой, собраться, решить кое-какие личные дела и, главное, подумать.

– Подумать? – О чем? Сколько лабораторных халатов уложить в чемодан? – У меня нет времени ждать. – Моргнув, Лукас резко себя осадил. Личные дела? Dios, а об этом он даже и не подумал. Только почему он снова чувствует себя так, словно его с размаху ударили? Да еще и головой об стену?

– Плохо. Значит, тебе придется где-то его отыскать. Потому что сегодня я точно никуда не поеду. – В ее голосе вновь появились упрямые, но до безумия сексуальные нотки.

Только даже они никак не оправдывали очередной приступ эгоизма. Так почему же он все время забывает о ее истинной натуре?

– Клаудиа, я не могу сидеть в Лондоне, мне нужно работать.

– Да неужели? – Дернувшись, она с громким стуком уронила набитую бумагами папку. – Тогда ты наверняка понимаешь, что я сейчас чувствую. Меня-то пытаются оторвать от работы на целых три недели. Не сомневаюсь, твоя три дня уж как-нибудь подождет.

Лукас громко выдохнул:

– Мои условия…

– Лукас, – заговорила она мягко, словно извиняясь за то, что грубо его оборвала, – ты скоро поймешь, что я ничего не забываю. Твои условия, цитирую, «трехнедельный отпуск с девяти утра сегодняшнего дня и поездка в Арунтию». Время отъезда нигде не оговаривалось.

Dios! Лукас глубоко вдохнул. Она просто невозможна.

– Уже почти полдень. У тебя восемь часов.

Скрестив руки под пышной грудью, Клаудиа слегка отставила бедро, замерев в невероятно сексуальной позе. Лукас судорожно сглотнул.

– Два дня.

– Двадцать четыре часа. И это мое последнее слово. – Он уже буквально кипел от бешенства. Сутки в обществе этой дамочки – и он точно сойдет с ума. Он же никогда не шел на переговоры! Он приказывал, люди подчинялись. Всегда и всюду.

Клаудиа, явно довольная собой, вдруг слегка улыбнулась.

Улыбнулась ему.

Он невольно вздрогнул.

– Договорились. – Она так и лучилась доброжелательностью.

– Договорились. – Лукас мысленно взмолился, чтобы в ее доме было хотя бы два этажа. Или по крайней мере пятьдесят метров между спальнями.

Клаудиа невольно отметила, что Лукас выглядит не слишком довольным. Даже наоборот. С напряженных плеч так и стекали волны густой темной ярости, совсем как струи дождя с его «астона-мартина-ванкуиша».