того, что взирает на окружающую действительность без точки опоры. Без точки той опоры, без которой и я, и Цапкин, и Думкина не смогли бы обойтись никогда. Представьте наши лица после слов Отто: «Я русский». Представьте ещё, как всё происходящее выглядело в натуре. Голый парень на крыльце дома-музея в самом центре города М. на улице А. такое говорит, что в современном мире могут принять за экстремизм. Я подумал, что лучше бы он сказал: «Я – россиянин», – но в этих его словах таилась такая гордость и вера в сказанное, что стало как-то не по себе. Мне, по крайней мере. Но Цапкин умудрился разрядить обстановку, сказав только: «Русский, стало быть. Сочувствую», – и решительно направился в дом, на крыльце схватив Отто за руку и всем видом показывая, что дальнейшее обсуждение бессмысленно.

С тех пор я стал частым гостем в доме Цапкина. Если быть ещё точнее, я каждый день с утра, как на работу, шёл к Андрею Михайловичу, радуясь не только тому, что появилась какая-то цель, но и тому, что Марианна теперь каждый день оказывалась в поле моего зрения. А зрение моё иногда вместо того, чтобы фиксировать реальность, частенько обращалось за картинкой к фантазиям. Если бы Думкина о них узнала, то вряд ли бы продолжила общение со мной. Эта её поза лотоса под яблоней превратилась в моей голове в абсолютно развратную картину, но и винить себя в этом я не мог. Сложно винить себя хоть в чём-то, когда видишь женщину с широко раздвинутыми в коленях ногами, даже если ситуация не располагает.

Отто с каждым днём эволюционировал. Другого слова и не подобрать. Скачок произошёл, по словам Цапкина, когда Отто пристрастился к телевизору. В укор Цапкину скажу, что смотрел Отто в основном то, что любил смотреть Андрей Михайлович. А питал Цапкин слабость к двум центральным каналам: первому и второму, что странно, учитывая, что никогда Цапкин не производил впечатление глупого человека.

Второй канал сейчас, как вы сами знаете, словно жуткий метастаз раковой опухоли, захватил и другие частоты и превратился в единое – канал «Россия». И Отто, наш удивительный Отто, многие часы проводил за просмотром бесконечных политических телешоу. Этим фактом для себя объяснял я позже заявление Отто по поводу его национальной принадлежности.

Но настоящие изменения в развитии Отто случились, когда во двор дома-музея упал мяч с баскетбольной дворовой площадки. Отто поднял мяч с земли, повертел в руках и вопросительно посмотрел на нас. На нас – это на бессменную нашу компанию: я, Цапкин, Думкина. Мы одобрительно промолчали, а я снял кроссовки и предложил их Отто. К счастью, они оказались ему впору. Цапкин снял с себя футболку и отдал ему. В шортах Отто не нуждался, на нём были такие же, как у Цапкина, трусы в жёлтых смайликах. Отто отправился на баскетбольную площадку, и, конечно же, мы все с интересом последовали за ним. Думкина даже подпрыгивала в нетерпении, словно предвкушая необычность будущей сцены.

Отто вышел на площадку и, несмотря на то, что на поле уже были люди, отсчитывающие классические «тридцать три» в одно кольцо, не целясь, отправил мяч в корзину, проводив его в высшей точке отрыва академической в баскетболе расслабленной кистью. Мяч, достигнув пика траектории, скользнул вниз, едва колыхнув сетку под кольцом, и все услышали характерное – шурш. Это был вызов! «Я один, вы все», – сказал Отто и повторил бросок – шурш! Удивительным было не столько его точнейшее попадание, сколько отскок мяча. Отто бил именно так, что мяч, пролетая сквозь кольцо, ударялся о поле, затем о борт, об землю и следующим рикошетом ему в руки. Это можно было бы назвать случайностью, но он повторил трюк ещё раз, и молодые люди, бившие «тридцать три», приняли вызов.

Я не большой любитель спорта, если честно, но такое удовольствие от баскетбола испытывал только однажды, когда в девяностые годы прошлого века транслировали NBA, кажется, по второму каналу с комментариями Гомельского. Как же я тогда был поражён. Я не догадывался, что смотрю игры великой команды Chicago Bulls в том составе, который навсегда войдёт в историю баскетбола. На площадке блистал Майкл Джордан, но мог ли когда-нибудь после этого я подумать, что живьём увижу такие трюки, что талант «летающего Майка» померкнет перед ними. И это был Отто. То, что он творил, не поддаётся описанию. Игра закончилась, практически не начавшись. Уже через пару минут все участники импровизированного матча просто стояли открыв рты. Отто, словно забыв, что здесь есть ещё кто-то, выдавал броски, проходы, бил сверху, бросал с закрытыми глазами, летал, оттолкнувшись от штрафной линии, до самого кольца. Конечно, мы были поражены, учитывая, что несколько дней назад этот парень и слова разумного сказать не мог. Скоро Отто устал, но было видно, что не физически, ему просто стало неинтересно. Он повертел в руках мяч и аккуратно катнул его в аут.

Отто вышел с площадки и пошёл в сторону дома. Мы поспешили за ним. Он спустился в подвал, прошёл на кухню, достал из холодильника пакет молока и налил полную чашку. Сделав несколько глотков, он поставил чашку на стол и стал смотреть на неё привычным уже для нас расфокусированным взглядом, словно пропитывался приобретённым только что опытом. Мы решили не стоять у него над душой и расположились в соседней комнате.

– Отто за несколько дней с помощью одного только телевизора научился говорить по-русски, стало быть, – начал Цапкин, – или знал его и вспомнил.

– Я почитала про амнезию, так не бывает, – вставила Марианна. – Мне кажется, он реально и не умел говорить никогда.

– Если честно, я уже не знаю, что думать и о чём предполагать, – сказал я. – Может, оставим пока попытки разобраться и подождём? Время покажет.

– Согласен, – сказал Андрей Михайлович.

– Это что, голосование? – Думкина засмеялась, и мы вместе с ней.

Хочу сказать, что все мы были очарованы Отто. Его стремительная эволюция, его необычайная внешность, его не поддающееся объяснению появление – всё это интриговало настолько, что никому не хотелось разбираться, что и как на самом деле. Было в этом что-то детское и наивное, как бывает, когда сталкиваешься с чем-то в первый раз в жизни, но, если в детстве такое происходит чуть ли не каждый день, во взрослой жизни каждому чуду становишься благодарен и стараешься всеми силами сохранить его ощущение.

День закончился, а на вечер я решил не оставаться. Не хотелось слишком уж мозолить глаза Цапкину и Думкиной.

Я вернулся домой и много думал об Отто. Признаюсь, он немного