Мужчина и женщина переглянулись, и девушке показалось, что в их глазах вместе с удивлением мелькнуло еще что-то — словно они не ожидали, что это удивление будет… приятным.

Они вошли, огляделись и явно хотели еще что-то спросить, но тут Кристине надоело лежать молча, и она громко запищала, пытаясь выкарабкаться из мехового кокона.

Поток исторически-познавательных картинок вдруг был прерван каким-то звуком извне, я дернула ушами и в следующую минуту вскочила на лапы, развернувшись в сторону угрозы. Низкий утробный рык сам вырвался из горла. Ответный рев заставил затрепетать листья на деревьях и осыпаться подсохшие иголки с ближайшей ели. Медведь! Чужой! Самец! Ах ты…

Я чуть присела в напряженном ожидании, но тут у меня под ногами, там, в глинистой пещерке, завозились, и вдруг испуганно вскрикнул ребенок. И у меня мгновенно прошел не только страх, но и вообще всё на свете. В том числе и мозги.

Злобно зарычав, я сама бросилась туда, где в предутренних сумерках ломал тонкие стволы подлеска огромный черный самец. Он был угрозой для моего потомства, и могучий древний зов выключил к чертям собачьим не только человеческий интеллект, но и инстинкт самосохранения.

Яростно вопя что-то по-медвежьи матерное, я со всей дури врезала незваному пришельцу когтистой лапой по морде и ощерилась, стараясь достать зубами до горла. Дурацкий самец был крупнее меня, причем значительно, но мне было все равно. Мой детеныш! Не дам! Пошел вон, скотина косолапая!

Возмущенный таким поворотом дела, мишка попытался отмахнуться, но тут мои материнские инстинкты, наконец, договорились с человеческими мозгами, и результат этой кооперации получился внушительный: мелкая баба (относительно) раз за разом применяла против крупного мужика (реально, зараза, здоровенный был медведюга) запрещенный прием — колошматила его лапами не куда придется, где когти, даже медвежьи, все равно увязнут в густой шубе, а прицельно била по нежному и незащищенному носу. Раскровянив последний в момент.

Незваный брутальный пришелец сначала пытался увернуться и огрызнуться, пару раз очень чувствительно заехав мне по уху и по морде, а также цапнув желтыми кривыми клычищами за бока и холку. Он все норовил мимо меня протолкнуться к спуску в пещерку, где явно чуял то ли добычу, то ли конкурента-детеныша, которого надо прибить, чтобы симпатичная медвежья самка опять стала фертильна и свободна для оплодотворения его бесценными генами. Но в итоге решил, что эта дура психическая слишком нечестно дерется, медведиц в лесу, в конце концов, много, а нос у него один.

От души рявкнув что-то напоследок, толстяк развернулся ко мне бронированной кормой и обиженно скрылся в кустах. Вали-вали, орясина шерстистая! А то вообще нос откушу! Ишь, оплодотворитель нашелся! Моего медвежонка… шиш тебе!

Стало тихо-тихо. Ну, в смысле, после того, как треск веток за незваным гостем затих. Я села на хвост и помотала головой. И тут звуки вернулись — словно теплую шапку с туго завязанными ушами сняли.

Сразу всем организмом ощутилась целая куча вещей. Как за резной кромкой леса на востоке солнце первыми лучами-разведчиками робко щупает небо над материком. Как саднят раны от клыков и когтей пришлого медведя. Как в ближайших зарослях испуганная птичка-невеличка встряхивается всем оперением и тихонько попискивает.

И как там, внизу, у пещерки, шепотом ругается Гринч-который-не-Гринч. О, зашипел. Чего это он? Ой! Я ушами тряхнуть не успела, как по утоптанной звериной тропинке простучали босые пятки и мне на грудь бросилось что- то маленькое, голое и растрепанное.

— Мама-а-а-а-а!

— Кристина! Крис! — Гринч там, внизу, явно был в ужасе. — Крис, вернись сейчас же! Отойди от зверя!

— Папа, ты дурак?! — уже со злыми слезами мелкая оторвала лицо от шерсти на моей груди и обернулась к торопливо ползущему по тропе мужчине. — Это не зверь! Это мама! Она прогнала другого медведя, а он ее поранил!

— Ыр-р-р! — сказала я несколько озадаченно, склонив голову к плечу. Ссадины и раны, кстати, уже почти перестали кровоточить и скорее чесались, чем болели. Это, наверное, хорошо, хотя потом обязательно надо зализать, где достану, чтобы не загнило. Но жамкающий меня ребенок смущал и порождал в душе странные чувства — мощный такой спектр от желания свалить подальше, ибо чего это? Чье это? Зачем это? А вдруг нечаянно лапой наступлю, оно слишком маленькое и хрупкое… До бешеной ярости при мысли, что ребенка может кто-то обидеть.

А доползший до верха тропинки Гринч… ну что Гринч? Замер. Вытаращился. Не верит, но пока малышка так близко от меня — боится даже вздохнуть.

— Крис-с-с-стина… — буквально одними губами и дыханием. — Детка, иди с-с-с-сюда…

Не, если бы меня таким голосом и тоном подзывали, я бы тоже не пошла. Вот и дите упрямо мотнуло растрепавшимися льняными косичками и втиснулось в меня еще плотнее.

— Уруру… — я вроде как вздохнула. Вышло задумчиво и обреченно. Очень неловко — потому что все еще боялась не рассчитать силу медвежьих конечностей — я одной лапой обняла девочку за плечи, а другой попыталась погладить по голове. И только тут поняла, что ребенок дрожит не столько от слез и страха, сколько потому, что замерз! И этот придурок, пока сидел в пещере, даже не догадался на ребенка свою рубашку с откушенными пуговицами надеть, дундук недобитый, а еще папаша! Самого нельзя в лес без няньки отпускать, судя по всему, и жену потерял, и ребенка омедведил, пуль каких-то посторонних нахватался как блох, башкой приложился… не муж, а недоразумение одно. Я отказываюсь дальше жениться на таких условиях!

— А-х-х-хр-р-р-р! — Я глянула исподлобья на отпрянувшего Гринча и, если бы могла, заржала бы ему в лицо, обнаружив, что он «незаметно» для меня уже вооружился каким-то суком и явно приготовился идти войной на дикого зверя. Ну как он себе это представляет, а? Или просто реально еще головой нездоров, от слова

«совсем»? Ну, сотрясение там точно есть. Вон, шипит, змей блондинистый.

— Кристина, медленно… медленно подойди ко мне.

Крис замотала головой и снова прижалась к моему меховому пузу. Упертый у нас вышел отпрыск, надо сказать. Если решила, что мама — медведь, так теперь клещами от теплой шкуры не отдерешь.

— Крис-с-с-стина… маленькая, — а все же сообразил, что пугать ребенка не надо, старается говорить медленно, тихо, спокойно. Меня, то есть дикую зверюгу, тоже не пугает. Резких движений не делает. А сук для драки приготовил. В пасть мне надеется вставить как распорку, что ли?

— Крис, иди ко мне, детка. Иди, а потом мы разберемся с… мамой.

— Да не подойдет она, не видишь, что ли, дурак слепой, замерз ребенок, а так хоть согреется! — не выдержала и рявкнула я, а потом… раскрыла пасть и уставилась на Гринча… то есть на этого Агренева Ивана, такими же перепуганно-охреневшими круглыми глазами, как он на меня.

Потому что выдала я это ему на чистейшем русском языке, с искренней экспрессией и правильной модуляцией, но совершенно без помощи медвежьего языка и медвежьей глотки.