в одном из них дорогой коньяк и шампанское. Скинувшись на две бутылки коньяка и одно шампанское, довольные поехали в мерзлую пустыню.

Перед новым годом курсант Филимонов зашивался с выдачей посылок. Их было много, целый Урал, около 1,5 тысяч. Мамы слали своим сыновьям вкусняшки на новый год. Выдача осуществлялась после их вскрытия, где содержимое осматривал медик и командир. Все испорченное забиралось. Рядом стояло два ящика один для действительно сгнивших продуктов, а второй для нормальных, которые под видом испорченных демонстративно «выбрасывались».

Дело было не христианское, но мы потом долго ели сало и колбасу отобранное у срочников. Также забирались ножницы, карандаши и бумага. Все это шло для подготовки наглядной агитации. На полевом учебном центре были проблемы со всем – от ниток до ватманов.

Глава V

Новый год пошёл быстро, как птичка пролетела. Слопав арбузы и выпив коньяка, от безделья играли в карты, в секу на деньги. Я первый раз проиграл 9 рублей, было очень жалко и обидно. Тем более мы нашли применение нашему довольствию.

Недалеко от учебного пункта находился кишлак. Здесь, в поселке, заросшем кустарниками, возле щебечущего родника, пустыня не казалась чем-то страшным и губительным. Наши несанкционированные вылазки выявили в кишлаке наличие небольшого магазина. Работал он без расписания, а продавцом там работала женщина по имени Байхо. Я был удивлен, наличием в этом богом забытом месте дефицитных книг от Дюма до Жюль Верна, сигарет и импортного вермута. В «универсаме» продавались импортные кассетники и даже противозачаточные таблетки. Цены кусались, но мы искренне радовались этому анклаву капитализма в пустыне. Единственно напрягали дворовые огромные как медведи алабаи, которые при виде чужаков впадали в неистовство и пытались рвать цепи, кидаясь на чужаков.

В начале января пошел в кишлак в гости. Моя мама работала библиотекарем, она приучила меня читать и ценить книги. На этой почве мы сошлись с продавщицей по имени Байхо, которая неплохо разбиралась в литературе и цитировала Есенина. Байхо была невысокой женщиной с седеющими волосами и красивыми темными глазами. Однажды она пригласила меня на обед, в свой дом.

Идти до кишлака километра два с половиной. Тоскливо застыли пески, и было неприятно от их вызывающей желтизны. Но вот потянуло запахом печеного хлеба, выдавая близкое присутствие хлебопекарни. Подойдя ближе увидел, что жарят лепешки в тандыре. Долго стоял и смотрел на ловкую работу пекаря. Рядом проехала на велосипеде женщина неопределенных лет – то ли старуха, то ли молодуха, одета неопрятно и неаккуратно. Посмотрела на меня черными глазами и умчалась, нажимая на педали. За ней бежали два потрепанных кобеля, на ходу выискивая съестное. Из хибар в небо ввинчивался белый дым.

Первый раз попал в жилище стоящее в пустыне и с интересом смотрел по сторонам. Дом был небольшой глиняной избушкой. Внутри одна комната, которая совмещала прихожую, зал и кухню. Отдельно находилась спальня. По средине комнаты стоял большой стол, вокруг которого было множество скамеек. На комоде стоял старенький телевизор Рубин, накрытый салфеткой. Байхо суетилась, я пытался снять сапоги и напряженно вспоминал, когда менял портянки. Женщина не дала разуться и повела к столу. В печке весело потрескивает кизяк. В котле жарилось мясо.

Я исподтишка рассматривал Байхо, ее голубые жилки на шее и руках. Черты ее лица выразительны, четко очерчены, правильны. Они указывают на то, что раньше она была красавицей. Особенно мне нравились ее глаза. В ее взгляде нет ни фальши, ни обмана. Через несколько минут передо мной стояла похлебка и лежала теплая лепешка. Я давно так вкусно не ел. Обжигаясь жидкостью, я глотал мясо, закусывая этот приятный микс хлебом. Лишь насытившись, я спросил у Байхо, из чего суп, та ответила что из «козлика». Козлика я ел впервые в жизни и не знал, как реагировать. Пока женщина готовила чай, сел на старенький диван, переваривая сладкую козлятину. Чашка с зеленым плиточным чаем грела ладони. От печи веяло теплом. Коленчатая труба проходила сквозь потолок, выплевывая дым в холодный воздух.

– Что ты здесь читаешь? – спросила Байхо.

– В основном Устав вооруженных. Особо времени нет и холодно. Вот ваши книжки с лавки читаю – Дюма «Двадцать лет спустя». 100 дней до приказа в Журнале Юность. Забрал у солдата…

– А почему забрал?

– Ему сейчас надо другую литературу читать, а не страшилки про армию.

– Ты воевал, Эдик? – неожиданно спросила Байхо.

– Нет, я курсант пограничного училища в Подмосковье, я в этих краях первый раз. Мы в учебном пункте солдат учим Родину любить.

– Да я знаю, вы часто ко мне в магазин ходите. Все вино выпили, – улыбнулась она.

– Кислое оно, ваш чай лучше. Травками пахнет, летом.

Лицо Байхо стало печальным, она сощурила глаза, слегка откинув назад голову и сказала:

– А у меня сын, так и не вернулся… Остался там в Афганистане… Пропал без вести. Зачем эта война, Эдик?

– Соболезную по поводу сына. А там мы помогаем правительственными силами Афганистана в борьбе с маджахетами. Интернациональный долг выполняем.

– А они без нас разве разобраться не могут? Зачем сколько молодежи туда гнать.

– Мы солдаты, куда прикажут, туда и идем.

Байхо интересовалась службой в погранвойсках и их историей. Я удивлялся высокому кругозору этой женщины

– В Москве на улице Большая Бронная есть Музей пограничных войск. Когда вы приедете ко мне в гости, мы пойдём туда. Я сам недавно посетил этот музей. Ходил от экспоната к экспонату и слушал экскурсовода о первых пограничниках, ходивших в лаптях по размокшим дозорным тропам, о сражениях с бандами басмачей, о тех, кто принял на себя внезапный удар фашистов.

Потом мы долго говорили о литературе, новом историке Викторе Суворове, сбежавшем на Запад разведчике по фамилии Резун. Первое его произведение «Ледокол» было посвящено началу Второй мировой войны. Байхо читала этот исторический роман и как любая женщина осуждала войну. Через час я искренне поблагодарил хозяйку и отправился в холодную палатку к своим солдатам и собакам, с их проблемами и трудностями.

А проблем было много, в первую очередь личный состав. Бойцы были разные, и их было много, некоторых я запомнил на всю жизнь. Был такой рядовой Вова Смолов по кличке Тюлень, крупный малый, больше толстый, чем спортивный. Тюлень был ленив, нерадивый и любил поспать. Все его движения походили на скольжения ленивца, а уж где поспать – ему было неважно. Я заставал его спящим во время дежурства по столовой в чане, куда обычно чистят картошку, под кроватями и даже в собачьей будке. Однажды