— Можно подумать, будто ты не видела извивающихся и кричащих от страсти рабынь.

— Видела, конечно видела. Но мне казалось, что такие чувства присущи лишь рабыням. Только сейчас, — Джина улыбнулась, — мне довелось испытать малую толику того, что ощущают они. Не удивительно, что эти чувственные шлюхи так любят свои ошейники.

— Может быть, каждой женщине не мешает почувствовать на своей шее рабский ошейник. Тогда она поймет, что подлинное ее счастье — это радость рабыни.

— Правда, — согласилась Джина, — нет радости выше, чем счастье всецело принадлежать мужчине, любить его, повиноваться и служить ему.

— Возможно, — промолвил я.

Джина поцеловала меня.

— Ты знаешь, как обращаться с женщинами, Джейсон, — сказала она. — Тебе удалось научить меня понимать мое новое положение.

— Любой хозяин научил бы тебя этому ничуть не хуже.

— Наверное, ты прав, — прошептала она, положив голову мне на живот. — Я видела таких, как я, прикованными к колоде. Но мы не приносим высоких доходов.

— Возможно, — не стал возражать я.

— Но куда бы меня ни послали — на кухню, на мельницу или в прачечную, — продолжила Джина, — я все равно находилась бы в полной власти своего хозяина.

— А как же иначе?

— Может быть, мне пришлось бы тащить плуг под плетью крестьянина, штопать сети рыбака, готовить ему еду и согревать циновку в его лачуге, когда он того пожелает.

— Вполне возможно.

— Я угодила тебе?

— Вполне.

— Как думаешь, у меня получится угождать и другим мужчинам?

— Почему бы и нет?

— Потому, что я не столь привлекательна и желанна, как большинство женщин.

— Ты вполне привлекательна и можешь оказаться очень даже желанной.

— Как ты добр к беспомощной пленнице, которая скоро станет рабыней!

— Я говорю правду.

— Ты добр и снисходителен…

Я промолчал.

— Мне придется приложить все усилия, чтобы понравиться своим господам, — сказала она.

— Я бы рекомендовал тебе поступать именно так. Это в твоих интересах.

Джина прижалась ко мне, дрожа всем телом.

— Мужчины Ара лишили меня свободы, взяв в плен, — сказала она, — а ты лишил меня свободы, сделав женщиной.

— Отдаваясь мне и своим чувствам, ты поступала вовсе не как рабыня, которой, кстати, ты до сих пор не являешься, — указал я. — Но видимо, это самая высокая степень самоотдачи, на которую ты пока способна.

— А что, может быть и большая степень?

— На настоящем этапе ты даже представить себе не можешь всей глубины и силы страстей настоящей рабыни.

— Но то, что ты сделал со мной, необратимо, — промолвила Джина. — Мне уже никогда не вернуться к прошлому, не осознать себя гордой и сильной, свободной женщиной.

Я пожал плечами. Для меня это не имело значения.

— И все же, — пробормотала Джина, всхлипывая, — я слишком некрасива, чтобы быть рабыней.

— Ты женщина, — возразил я.

— Да, — признала она. — Я женщина. Хотя до недавнего времени даже не представляла себе, что это такое.

— Женская натура сильно отличается от природы странного существа — мужчины в женском обличье.

— Да, — согласилась она, — настоящая женщина — это нечто совсем иное.

— Вот именно.

— По существу, это рабыня.

— Так и есть.

Неожиданно Джина отчаянно зарыдала.

— В чем дело? — спросил я.

— Мне нужен господин, — отозвалась она. — Я хочу угождать ему, служить ему, делать все, что он потребует. Хочу отдавать всю себя, ничего не требуя взамен. Хочу быть его собственностью, хочу оказаться в полной его власти.

— За чем же дело стало?

— Я никому не нужна! Ни один мужчина меня не захочет.

— Эй, приятель, ты с ней закончил? — послышался грубый голос.

Встрепенувшись, я вскинул глаза и увидел стоявшего с края соломенной подстилки здоровенного, неотесанного малого в одежде тарновода.

— Да, — с улыбкой ответил я и, взяв свободный конец оков Джины, сдвинул ее лодыжки, чтобы снова сковать их вместе.

— Постой, не надо, — сказал тарновод. — Оставь как есть.

— Ладно, не надо, так не надо.

— Экая ты сдобная, — хмыкнул тарновод, глядя на Джину.

Она подняла на него робкий взгляд.

— Тебя уже заклеймили, женщина? — спросил он.

Рука Джины невольно потянулась к левому бедру.

— Нет, — ответила она. — Еще нет.

— Ты эту бабенку попробовал? Как она? Есть от нее толк? — спросил меня тарновод.

— О да, — заверил его я, — она очень хороша. А когда получит клеймо и ошейник, будет еще лучше.

— Это само собой, — буркнул он, разглядывая Джину, и она ответила ему робким, но нежным взглядом. И сама Джина в этот миг показалась мне нежной и очень уязвимой. Создавалось впечатление, будто она претерпела некое внутреннее преображение.

— Красивая бабенка, — ухмыльнулся тарновод.

— Точно, — согласился я, поскольку понял, что в определенном смысле это чистая правда. А вот Джина, услышав, что ее назвали красивой, разинула рот от изумления. И задрожала от возбуждения. Правда, в следующее мгновение он пнул ее, и она вскрикнула от боли.

— Раздвинь ноги, женщина из Вонда! — приказал тарновод. — Я хочу обладать тобой.

— Слушаюсь, господин, — вскрикнула Джина.

Несколько мгновений я наблюдал за тем, как она извивается в его руках.

— Ты будешь хорошо смотреться у колоды, — сказал тарновод.

— Да, господин.

— Может быть, я куплю тебя.

— Да, господин! — выдохнула она. — Купи меня, господин!

Оставив эту парочку совокупляться, я пробирался между столиками, занятыми солдатами и торговцами. Им прислуживали обнаженные, закованные в цепи женщины из Вонда.

— Наши уже выступили на север, — донеслись до моего слуха чьи-то слова.

— Войска из Лары доберутся сюда через два дня, — сказал кто-то другой.

— К тому времени они найдут на месте Вонда лишь пепел, — рассмеялся третий.

Направляясь к выходу, я случайно задел локтем скованную прислужницу, и та, трепеща, упала на колени. Я проследовал мимо.

— Жаль только, что война опасна для торговых караванов, — заметил кто-то из посетителей.

— Да. Грабеж идет вовсю, — поддержали его другие.