— Я заметил слезинку в прекрасных очах ясновельможной пани!

— Смотри за этим жеребчиком повнимательнее, — шепнул приказчику хозяин магазина, стоявший тут же за прилавком. — Уж не пожаловал ли к нам очередной варшавский гастролер…

Однако поляк расплатился самыми, что ни на есть настоящими десятирублевками и, галантно вручив коробочку даме, покинул магазин.

— Постойте, — окликнула его дама, тоже выходя на галерею. — Вы поставили меня в неудобное положение, ведь я ничем не могу отблагодарить вас сейчас. Но если бы вы проводили меня до дома…

— А где вы живете? — спросил Фаберовский.

— На Дмитровском, недалеко от Владимирского собора.

— Добже, я с радостью подвезу пани, — с готовностью согласился поляк.

Уж как ему было жаль потраченных двадцати рублей!

В извозчичьих санях они познакомились. Даму звали Ольга Иосифовна, она была уроженкой Одессы и приехала в столицу всего четыре года назад, когда муж получил перевод сюда по службе. Она пожаловалась своему попутчику, что очень страдает здесь без солнца и моря, а поляк в свою очередь, решив тряхнуть стариной, назвался старым агентурным именем графа Леливы де Спальского и рассказал, что очень тоскует по своему дому в Лондоне.

— Так вы из Лондона?! — воскликнула Ольга Иосифовна. — У нас в Одессе тоже есть «Лондонская гостиница».

— Когда-то я там жил.

— Как я люблю иностранцев! — Дама поворотилась вполоборота к Фаберовскому и прижалась под полостью ногою к его колену.

Извозчик повернул на Владимирский и затем на Стремянную. Увидев «Саратов» на углу с Дмитровским, дама вдруг переменилась в лице и крикнула:

— Стой здесь!

— Что случилось? — спросил поляк.

— Вы знаете, граф, я, наверное, не смогу вас принять, — в замешательстве сказала Ольга Иосифовна. — Я подумала, что муж неправильно меня поймет. Давайте встретимся с вами где-нибудь завтра во второй половине дня, я отдам вам деньги и мы будем в расчете. Завтра в три часа я буду в «Пассаже», мне еще нужно купить эгретку для шляпки. Вы не могли бы тоже прийти туда к этому времени?

— Добже, пани, я буду ждать у ювелирного магазина, где мы сегодня зазнакомились.

Фаберовский помог даме сойти с извозчика, и она скрылась за углом, повернув на Дмитровский. Заплатив извозчику, поляк быстро добежал до угла и успел заметить, как она скрылась в подъезде второго от угла дома. Выждав минут пять, он неспешно дошел до этого подъезда и обратился к дворнику, снисходительно подавая ему полтинник.

— Поведай мне, любезный — ты тут все ведаешь, — что за пани только что приехала до сюда?

— Возьмите ваши денежки обратно да катитесь подобру-поздорову! — замахнулся вдруг на него дворник.

— Ты что же, братец, денег не забираешь?! — отскочил в сторону поляк.

— Иди, иди, мазурик, пока в часть не отправил!

— А вот это тебе как выкажется?! — Фаберовский выхватил свой лист из-за пазухи и сунул дворнику.

Тот долго разбирал буквы на листе, жуя обледеневшую бороду, потом крякнул и озадаченно взглянул на поляка:

— Вишь, какая линия тут выходит… Что за пельмень с лапоть! Ты постой-ка тут, сударь, а я о вас посоветуюсь.

Дворник ушел, а вместо него вышел старший дворник и сказал сурово:

— Ничего не знаем-с, сударь. Не положено. Ступайте своей дорогою.

Такая реакция на его открытый лист была для Фаберовского неожиданной и странной. Что означало это пренебрежение к приказу директора Департамента полиции со стороны дворников, когда те должны были повиноваться одному его слову? Прекращение каким-либо особым распоряжением действия открытого листа? Или муж Ольги Иосифовны столь влиятельное лицо, что для него ничего не стоит замять дело с игнорированием приказа высшего в империи полицейского чина?

В полном смятении чувств он подошел к ближайшему городовому, предъявил лист и велел:

— Скачи на одной ножке до Владимирского и кукарекай!

Однако когда растерявшийся городовой — пожилой усатый мужчина — поднял одну ногу и набрал полную грудь воздуха, готовясь закукарекать, Фаберовский поспешно остановил его. Он положительно переставал понимать происходящее вокруг!

24 декабря 1892 года, четверг

* * *

— Самовар будете? — В дверь осторожно постучали.

— Будем!

Артемий Иванович высунул нос из-под одеяла.

— Смотри, Степан, у нас снег на подоконнике растаял. Жизнь-то налаживается!

Он откинул одеяло и сунул в валенки обутые в новые шерстяные пополам с бумагою носки, купленные вчера за 30 копеек. Открыв ключом дверь, он впустил коридорного с медным грушевидным самоварчиком.

— Никак хозяйка топить велела? — ехидно спросил Артемий Иванович.

— Управляющий распорядился с самого утра у вас протопить, — почтительно ответствовал коридорный, ставя самовар на дощатый стол. — Сахар, калач, лимон? Все от хозяйки.

— Передай пани Пфлюгер наш поклон, — сказал Фаберовский. — И чашки не забудь, у нас все перебиты.

— Хорошо быть на службе! — Артемий Иванович снял сушившиеся на спинке кровати портянки. — Вот, теперь и подвертки тебе могу вернуть. Хочешь — обратно кашне сшей, хочешь — князю татарскому продай.

— Сшей себе, пан Артемий, орденскую кавалерию из нее. Будешь через плечо носить.

— Сам ты дурак! — обиделся Артемий Иванович. — Все сегодня про тебя его превосходительству расскажу!

Комната на Мещанской, которую они снимали в доме на углу с Демидовом переулком у моста через Канаву, находилась на последнем этаже и была такой крохотной, что в ней помещались только две железные кровати, старый стол и два колченогих стула. Уже месяц, с тех пор как закончилась холера и вместе с нею их дезинфекторская деятельность, управляющий отказывал им в чае и дровах, и появление на столе в непривычно теплой комнате начищенного самовара означало конец черной полосы в их жизни. Самовар плевался кипятком, ронял угольки на поднос и всячески выражал бурную радость по поводу этого события.

— А шоколадка от хозяйки нам положена? — спросил Артемий Иванович у коридорного, принесшего чашки с сахаром и заварной чайник.

— Вот, конфект только прислали.

— Что?! — грозно подбоченился Артемий Иванович. — Чтоб сей же час была большая коробка!

— Смилуйтесь, господа, управляющий с меня вычтет.

— Ладно, ступай, — смягчился Владимиров. — Ради праздничка простим-с. А ты что, Степан, возлежишь? Нам к его превосходительству пора уже, письмо показывать. А то, как они сейчас по магазинам пустятся, так раньше чем через два дня не поймаешь.

Сенная площадь, где они собирались сесть на извозчика, постепенно пустела. Сегодня уже не было армии кухарок, закупавших провизию вперед на все святки, только хозяева и хозяйки остервенело и неумело торговались в огромных полупустых павильонах рынка, да приказчики возили на тележках нераспроданную мороженую птицу. Кое-где уже можно было видеть чиновников, которые начинали сбегать раньше времени со службы и, воровато оглядываясь, несли ободранные елки. Со стороны Невского с грохотом подъехала конка, на империале рос целый лес таких же еловых хлыстов, скудно украшенных снизу ветками. У вагона, шедшего навстречу, толкалась и пихалась толпа, пытаясь попасть внутрь.